Размышления о жизни и счастье

— Вот послушайте: "Приехал художник Баскервиль из Нью-Йорка. Ему показали картины, стоящие лицом к стенке. Он сказал, что "Филонов величайший художник в мире. Если Филонов поедет с картинами в Америку и Европу, он произведёт фурор и разбогатеет". Ирония жизни, а я сижу и шью ему кальсоны и блузу, чтобы сэкономить пару рублей из его пенсии в 50 руб.".

О том, чтобы его работы ушли за рубеж Павел и думать не мог. Он считал, что своим искусством служит трудовому народу, революции, и желал одного — политического признания в своей стране.

Вот послушайте, что брат пишет в своём дневнике: "Все мои работы, являющиеся моей собственностью, я берёг годами, отклоняя многие предложения о продаже их, берёг с тем, чтобы подарить партии и правительству, с тем, чтобы сделать из них и из работ моих учеников отдельный музей или особый отдел в Русском музее, если партия и правительство сделают мне честь — примут их". Но заказных работ, которые бы помогали брату жить, практически не было.

— Евдокия Николаевна, а как для вашего брата прошли тридцать седьмой, тридцать восьмой — страшные годы репрессий?

— О, это было ужасное время. Но травля его как художника началась задолго до арестов, ещё в начале тридцатых. Сначала живопись критиковали, затем "классовым врагом" стали называть. В тридцать первом году в Русском музее была организована выставка его учеников — Сашина, Кибрика, Кондратьева и других. Они до этого ездили в колхозы, чтобы специально к этой выставке написать картины о достижениях в сельском хозяйстве.

Но после выставки такое началось! В газете даже статья появилась: "Классовая сущность филоновщины". И "искажённое представление", и "изображение не колхозной, а типично кулацкой деревни"… Разоблачительные собрания пошли. На одном, говорят, даже к докладчику подошёл комсомолец и прямо спросил: "Почему Филонова до сих пор "в расход" не пустили?" Тогда повсюду врагов искали. Товарищей Паши стали в ГПУ вызывать, допрашивать, угрожать. И вот что удивительно: Павел Николаевич действительно верил, что ищут врагов. Он считал, что бдительность необходима. В патриотизме своих учеников не сомневался и говорил им, что к проверкам приводят сплетни и ложь, которые плетутся вокруг их объединения. "Тут возможно всяческие провокации, — говорил он, — и чем скорее ГПУ возьмётся за нас, тем лучше. Может быть, это поможет и нашей выставке, иначе говоря, пролетарскому искусству".

После допросов возмущенные и напуганные ученики приходили к нему и просили объяснить происходящее. Павел Николаевич успокаивал их, говорил, что "там тоже наши ребята, такие же пролетарии", и они обязательно во всём разберутся по справедливости. Он и мысли не допускал, что действия ГПУ могут направляться из Кремля. В "мудрую" сталинскую политику несокрушимо верил. Он не мог представить, что социалистическое общество может строиться неправедными средствами.

Но наивная вера брата подвергалась жестоким испытаниям. Первой жертвой органов стал его любимый ученик Василий Купцов. Я его знала, скромнейший был человек. Он не выдержал допросов и покончил с собой. Павел страшно горевал тогда. Купцова и Екатерина Александровна очень любила. Вот послушайте, что Павел пишет в своём дневнике после разговора с санитаром морга: "Это был замечательный художник, один из лучших в Советском Союзе и Европе. Разрешите, я его поцелую. Я взял Купцова за виски и три раза поцеловал в лоб — за себя, за его жену и мою "дочку". Жаль теперь, что я не поцеловал его могучую, правую руку живописца, как он в порыве восторга от наших разговоров или при встрече целовал меня".

Смерть Купцова надолго вывела из колеи Филонова. "С того момента, — пишет он дальше, — когда я увидел Купцова мёртвым, не было ни одного дня, чтобы я не вспоминал его. Купцова не вырвешь из сердца, из памяти, знаю, никогда".

Павел Николаевич мучительно искал мотивы самоубийства друга и решил, что причиной стала водка. Купцов страдал этим недугом.

Но летом тридцать восьмого года арестовали моего мужа Николая Николаевича. Вот уж в ком органы не могли сомневаться, так это в нём. Николай Николаевич на Путиловском заводе работал, был профессиональным революционером, в 1901 году, в восемнадцать лет в партию вступил. Его рабочие девять раз членом Совета рабочих депутатов избирали. У него и подпольная кличка была — Степан Голубь. Он же с Лениным был знаком! В нижегородской тюрьме в одной камере с Яковом Свердловым сидел. А после побега из "Крестов" в 1906 году он, как Ленин, двенадцать лет в эмиграции жил. Учился в Сорбоне, за участие в студенческом движении даже во французской тюрьме сидел. После возвращения из эмиграции служил в Коминтерне. Он был заведующим окружным фотокинокомитетом, руководил фотосъемкой Второго и Третьего конгрессов Коминтерна. Вы помните картину Бродского "Ленин в Смольном"? Фигура Ленина скопирована со снимка Глебова-Путиловского. Арестом Николая брат был потрясён. Он ничего не мог объяснить нам с сёстрами и только угрюмо молчал. А когда в том же 38 году арестовали его любимого ученика и пасынка Петю, сына его жены, был настолько выбит из колеи, что долго не мог работать. Но и на этом злоключения семьи не закончились. Был арестован и второй сын Екатерины Александровны — Анатолий Эсперович, переводчик Академии наук. После этого её разбил паралич, от которого она не смогла оправиться до самой смерти.

— Ваш муж тоже в тюрьме погиб?

— Да. Он был арестован и сослан в уральский исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет. Я не минуты не сомневалась в его невиновности, но все наши хлопоты был напрасны. Он продолжал верить в советское правосудие и считал свой арест случайным недоразумением. Даже через два года он писал из лагеря: "Ведь ни в коей мере нельзя допустить, что здесь — в страданиях невинного человека — повинен именно социализм, или наша партия, или наше рабоче-крестьянское правительство. Здесь злая ошибка отдельных злых толкователей (искривление!) и наши принципы нисколько не поколеблены". Когда срок заключения подходил к концу, ему добавили ещё десять лет. Николай Николаевич погиб в лагере от голода в 1948 году. Вот такое время нам пришлось пережить.

Разговор с Евдокией Николаевной происходил в 1968 году. После доклада Хрущёва я уже знал о сталинских злодеяниях, но одно дело знать, а другое говорить с человеком, по которому тяжёлым катком прокатилось жестокое время. Я слушал, и горький ком стоял у меня в горле. Сколько мужества требовалось женщине, чтобы вынести всё это…

— Евдокия Николаевна, на фото Павел Николаевич снят в солдатской шинели. В Первую мировую он был на фронте?

— Об этом периоде я мало что могу рассказать. В 1916 году он был призван ратником ополчения второго разряда, попал на румынский фронт. Затем воевал во втором полку Балтийской морской дивизии. Моряки избрали его председателем Солдатского съезда, проходящего в городе Измаиле. Фото было сделано позже, когда он занимал должность председателя исполкома Придунайского края. Но после возвращения в Петроград в 1918 году он стал постоянно заниматься исследовательской работой в области живописи.

Начало Отечественной войны стало для всех нас тяжёлым ударом. Когда немцы подошли к Ленинграду, я устроилась работать в госпиталь, который располагался в здании Института им. Герцена на Мойке.

Многие ученики брата ушли на фронт. Ему в 1941 году было пятьдесят девять лет, он хотел уйти в партизаны, и ушёл бы, если бы ни беспомощная Екатерина Александровна, его любимая "дочка".