а, так вот и текём тут себе, да (СИ)

Декан Антонюк являл собой тип воинствующего антисемита.

В расписании занятий всех четырёх курсов факультета и висевшей рядом с ним факультетской стенгазете, Антонюк украдкой, тёмными вечерами перечёркивал яростным карандашом фамилии преподавателей еврейской национальности.

Типа, юный подпольщик в борьбе gegen Anzeigen оккупационных властей третьего рейха.

Но Александр Близнюк, один из преподавателей-евреев, недремный, как гестапо, выследил Антонюка и поймал с поличным, за что тот и лишился должности.

Однако, это случилось позднее.

На вступительных экзаменах сочинение по русскому я написал на твёрдую четвёрку.

В сущности, оно являлось недоказуемым плагиатом – изложением той памятной отповеди, что накатала мне красными чернилами учительница языка и литературы конотопской средней школы номер тринадцать, Зоя Ильинична.

А на устном экзамене мне и вовсе повезло – попался билет с образом князя Андрея из романа «Война и мир».

Правда, экзаменатор попытался посадить меня дополнительным вопросом:

– Расскажите какое-нибудь стихотворение советского поэта, любого.

Вопрос, как говорится, ниже пояса, но я вовремя вспомнил, что Есенин тоже какое-то время жил при Советской власти и завёлся читать с ресторанным подвывом:

Клён ты мой опавший,

Клён заледенелый…

На втором куплете он сдался и я получил проходной балл.

В промежутке между экзаменами я купил пару воздушных шаров для Леночки.

В торговой сети Конотопа они появлялись редко, а мне не нравилось, что помимо пары кукол её любимой игрушкой оставался чемодан, который она вытаскивала из спальни на середину кухни и объявляла:

– Плачь, баба! Дед, плачь! Лена на БАМ едет!

В ту пору в программе теленовостей «Время» каждый вечер и уже который год показывали трудовые успехи на прокладке железнодорожного пути Байкало-Амурской магистрали.

Приезжай ко мне на БАМ,

Я тебе на рельсах дам…

 Мне не нравилось, что ребёнок растёт чересчур заполитизированным, и вспоминалось как на Объекте мы любили играть воздушными шариками.

И вот, валяясь вечером на койке в общежитии, я курил, а дым папиросы уплывал к потолку и, от нечего делать, натолкнул меня на мысль о проведении эксперимента по физике.

Своим поведением этот дым ещё раз доказывает, что он легче воздуха, следовательно, наполненный им воздушный шарик должен взлететь. Остаётся только решить техническую проблему – как засунуть в шарик дым?

На помощь пришёл жизненный опыт.

У нашаванов есть способ взаимной помощи друг другу для обеспечения скорейшего улёта под кодовым названием «паровозик».

Один из них берёт косяк горящим концом в рот, соблюдая, разумеется, меры предосторожности, чтобы не обжечься, и – дует.

В результате из мундштука папиросы валит плотный густой дым, который втягивает в себя второй нашаван.

Но шарику, конечно же, сгодится и простая папироса.

Я раскурил её, вдохнул дым в лёгкие, одел шарик на мундштук и вдул ему, что было мочи.

Но нужно же было учесть, что дым «паровозика» заглатывается потребителем, а воздух из шарика стремиться покинуть теснину резиновых стенок!

Короче, вдутый мною дым пошёл обратно в мундштук и вышиб табак тлеющей папиросы мне в глотку.

( … «собаке не хрен делать, так она себе яйца лижет», говаривал мой отец;

порою лучше лизать, чем заниматься проблемами воздухоплавания…)

Табак я выкашлял, конечно, но огонь папиросы прижёг мне гортань аж где-то позади гландов.

Вот что случается, когда филологи суются в область физики.

Во-первых, больно, во-вторых, отправляйся по аптекам в поисках фурацелина для полосканий.

( … но самое обидное, до слёз обидное, что даже этот опыт не пойдёт мне впрок.

Некоторые придурки не способны учиться даже и на собственном опыте; ведь невозможно же предугадать какие ещё шарики с паровозиками взбредут мне на ум завтра…)

Меня зачислили студентом первого курса, но триумфальный отъезд в Конотоп попытался омрачить комендант общежития.

В окне моей комнаты он обнаружил недостачу одного стекла.

Его там не хватало и при моём вселении, но он и слушать не хотел – плати и всё! Или ищи мастера, который вставит.

Указанной им суммы у меня не оказалось и крайне возмущала несправедливость ситуации. Оставшись один, я поднялся этажом выше и вытащил стекло из окна в туалете. Размеры полностью совпали.

Как я люблю стандартизацию!

Комендант, правда, придирался, что стекло явно б/у, то есть бывшее в употреблении, но я оправдался тем, что покупал его с рук, на базаре, и не заметил следов краски по краям.

Ольге не нравилась вся эта затея с получением высшего образования, тем более на учителя. Английский язык она вообще за специальность не считала – его обязан знать любой и каждый даже без всякого вуза, так ей детский доктор говорил, однажды вызванный по случаю простуды Леночки.

В ответ я говорил, что доктор тот слишком умный и что по субботам я буду приезжать.

Её малость утешило, что я не противился, когда ей захотелось покрасить мои волосы перекисью водорода.

Вот почему на общем снимке первокурсников 1975 года факультета английского языка нежинского государственного педагогического института, он же НГПИ, я, как и положено герою нашего времени, блондин с тёмными усами.

Курс подразделялся на четыре группы по двенадцать человек, из которых только один мужского пола. Такое же процентное соотношение сохранялось и на прочих курсах факультета.

Из-за того что я крашеный блондин, вокруг меня начал увиваться местный юноша с интонациями мальчика из Нальчика.

Шокированный матом стройбата, он отстал, но трагически оповестил, что жизнь его разбита – из-за меня он не поехал в Москву, хотя и мог бы.

Ольга незамедлительно поставила меня в известность, что в Нежине я тусуюсь с пидорами.

На моё требование назвать источник лживой информации, она указала некоего Шурика, чья сестра тоже учится в НГПИ на математичку.

В Лунатике на танцах Лялька, по моей просьбе, вызвал Шурика в неосвещённую аллею поговорить со мной. Я ударил Шурик по лицу и тот убежал.

Преследовать я не стал, а лишь кричал вслед по-стройбатовски :

– Иди сюда, бля!..

Странный способ вернуть убегающего, если вдуматься.

Занятия в Старом корпусе длились с девяти до почти двух, или полтретьего, а потом по широкой асфальтной дорожке между фасадом Нового корпуса, в плитке песчаного цвета, и рядом бесспинных скамеек под густыми раскидистыми ивами, я шёл к краснокирпичному корпусу студенческого общежития, оно же общага.

Напротив общаги высится высокая двухэтажная столовая в стекляно-кубическом стиле.

Большой зал на втором этаже заполнен квадратными столиками, голосами проголодавшихся студентов, журчанием воды в посудомойке, бряцаньем кухонной утвари, звяком тарелок с хавкой, переставляемых на подносы, стуком подносов об узкие рейки, по которым их тащат вдоль прилавка кухни в сторону восседающей в конце пути кассирши в белом халате и белом матерчатом раструбе на волосах.

Орден монахинь-кассиреанок.

Мимолётный взгляд на содержимое подноса, и кассирша оглашает приговор – от 60 коп. до 1 руб. – принимает плату, даёт сдачу и с лязгом выбивает очередной чек из аппарата и тот добавляется в ворох таких же бумажек.