У нас в саду жулики (сборник)

– Вот, – говорит, – гляди, – и вырывает из записной книжки страничку. И что-то на ней рисует.

– Видишь, – объясняет, – залив. А это – Ривер-Плейт…

А у Маяковского безработный сигает с Бруклинского моста прямо в Гудзон.

И так презрительно усмехается.

А еще один вдруг подошел и поддержал.

– Вот, – говорит, – послушай. – И неожиданно процитировал Пушкина.

Молчи, бессмысленный народ.

Поденщик, раб нужды, забот!

Несносен мне твой ропот дерзкий.

Ты червь земли, не сын небес…

Да, думаю. Это тебе не Литейный.

– Ну, разве, – улыбается, – не козел?

Ви не еврэй?

А все-таки не совсем понятно: почему Андрей? Да мало того – еще и Андрей Кленов. Поверх седых висков и внушительного лба, венчая колбасный анфас, блистает коричневый череп.

Читает свою поэму, где «мальчик из Могильно», слушая сводки «Информбюро», мечтал написать балладу о еврейском народе. Читает и как будто молится, и если попробовать вникнуть, то в горле застрянет ком. И получает букет хризантем от ветеранов факультета славистики (зря, что ли, Ромка меня туда пригласил). И в результате оказывается герой «Иванкиады» Войновича Арон Купершток. Вот это уже теплее.

И не успел вытереть слезы, как вдруг, чуть ли не в пояс раскланиваясь, давай теперь извиняться. Ему еще надо поработать над гиперболой. И свалил.

Я для приличия минут пятнадцать посидел и тоже засобирался. Сегодня Еся-Боксер обещал вечеринку, а это не баран чихнул. Гляжу, и Ромка тоже было рванул, но в последний момент все-таки остался.

– Ты, – смеется, – куда? Еще же, старик, сабантуй!

…Минуя турникет, я влетаю в последний вагон. Но после Бруклинского моста неожиданно застряли. И простояли, наверно, полчаса. И почему-то полным-полно китайцев. Потом китайцы все как-то вмиг испарились – и у каждой женщины на лбу – малиновая мушка. Но и эти, не успев помаячить, тут же разлетелись и уступили место по-варшавски «запшекавшим» «кобетам»… А ближе к Брайтону – хоть вывешивай Ромкин плакат.

…Я вбегаю в «Зодиак», а там уже торчит знакомая тележка. Он всегда ее оставляет возле вешалки. А сам со своими балладами обходит накрытые в зале столы.

И Еся-Боксер так понимающе мне соболезнует.

– Опять, – разводит руками, – не успел…

Я же сказал, Арон Купершток. А после Арона Куперштока ловить уже нечего.

А когда выходит на набережную, то со своей тележкой объезжает все скамейки. Так что мне до него еще расти и расти.

И, как пример для подражания, имеется и свой «Феликс Эдмундович», и, по сравнению с ним, Арон – просто приготовишка. И этот обходит уже не скамейки, а целые кварталы.

Как-то стою в «Интернейшенеле» за плавленым сырком, а он там всех подряд и прочесывает. Каждый отдел: и гастрономический, и кондитерский, и рыбный.

– Ви, – улыбается, – не еврэй?

Ну, и все время попадает в яблочко. Работает без дураков.

И вроде меня с такой же, через плечо, сумочкой. А вместо кепочки – с такими висюльками шляпа. Как будто заплетенные косички. Ну, прямо из листовки возле Гостиного двора.

И даже не нужно надписывать. Вытаскивает брошюру – и вся любовь. И каждый отслюнивает доллар.

– Я, – говорю, – вообще-то полукровка.

Но он от меня даже как-то шарахнулся.

Хотел потолковать с ним за житуху. И все никак не удается.

Увижу – и прямо к нему. Но он меня почему-то сразу же унюхивает. Нырнет, и смотрю – уже кого-то прищучил.

А иногда даже выходит на проезжую часть. И давай прочесывать подряд все машины.

И все допытывается:

– Ви не еврэй?

И каждый как будто платит штраф. Но, правда, негров – тех почему-то не трогает.

И потом я все-таки догадался, где зарыта собака.

Тридцать лет тому назад папа решил меня устроить на работу. Приводит в отдел, а начальник отдела – еврей. И мне надо заполнить анкету.

Ну, и в графе «национальность» я взял и накорябал: «гибрид». Просто хотел сделать человеку приятное.

Но он моего порыва так и не оценил.

– Вы, – говорит, – что, – и смотрит на меня волком, – растение?

И так меня потом никуда и не взяли.

Мишка и стасик

– Вот, – говорит, – смотри, – объясняет мне Мишка, – все здесь у них китайское… или тайваньское… И даже бананы, – улыбается, – и те кубинские… А своего – ни х…

Во время беседы, в силу повышенной эмоциональности, Мишка, как правило, переходит почти на сплошной мат. И, как ни странно, я ему отвечаю той же монетой. Как в ресторане евреям. Когда, по мере оживления торговли, перехожу на еврейский акцент.

Сегодня Мишка в ударе и, прежде чем начинать свою исповедь, должен себя для порядка распалить.

Да он с ихней Статуей свободы не сел бы рядом и срать! Все гоношатся: равенство, правосудие! А Мишка уже знает, что значит правосудие по-американски.

Примерно такое же, как у нас теперь в милиции. Но только еще хуже. Даже еще хуже, чем в Эстонии.

– Вот, – говорит, – послушай.

Приходит Мишка к дантисту, и тот ему нарочно вырвал здоровый зуб. Мишка сначала вырывать не хотел, но дантист его все-таки убедил. Что у него больные корни.

Мишка ему заплатил сто долларов, а зуб все болит и болит. Ну, прямо хоть лезь на стенку.

Дантист Мишке и намекает, что не помешало бы вырвать и другой. Тот, который болит. Но только уже не за сотню, а за пятихатку. (Значит, за пятьсот.)

Понятное дело, еврей. Правда, не наш советский, а демократический польский. Но хрен редьки не слаще.

Мишка сначала засомневался, но еврей Мишку опять убедил и теперь ему выдрал уже и другой. И Мишка тут же стал собирать документы, что выдранный после здорового зуб и вправду больной. Но люди еврея про второй зуб ничего Мишке на руки не дали. А документы на здоровый – сожгли; но Мишка все-таки успел зафиксировать инвентарный номер. И даже и здесь, в логове врага, нашлись добрые люди и посоветовали ему взять еврея за жабры.

Мишка еврею и говорит: давай, падла, лечи второй бесплатно, и тогда, обещает, что вырвал здоровый, прощу.

Но еврей заартачился.

Мишка ему говорит: ну, б. дь, смотри. И повел с жидярой борьбу не на жизнь, а на смерть. И выбьет теперь из него страховку – двадцать тысяч долларов. И со спокойной душой вернется в свою Эстонию.

И еще для Мишки важен азарт.

– Все, – говорит, – еврею теперь хана.

А тот и не ожидал, что Мишка окажется таким хватким. Будет теперь, сука, знать.

Да что там еврей. Мишка даже попер и на полицию.

– Здесь вам, – кричит, – не у Феди!

Его давай успокаивать, но у Мишки были свидетели, что он упал от боли в обморок. И что дантист грозился его прямо в кресле убить. Хотел, паскуда, сломать Мишке челюсть.

И тогда полиция решила, что с этим русским лучше не связываться; и все закончилось встречей на Эльбе. И за «использование служебного положения в целях вымогательства» жидяре теперь корячится волчий билет.

А точку в этой удивительной истории поставил Стасик. У нас в ночлежке у него, как и у всех, тоже кликуха. У Мишки – Жидомасон. У меня – Солженицын. Ну, а у Стасика – Американец. Уж больно ему здесь в Нью-Йорке все нравится. И в особенности его поразил один случай, который ему подтвердил, что Америка – великая страна.

На Пятой авеню пуэрториканец торговал со столика пирожным. Пошел, рассказывает, поссать – а негр видит, что никого, – и прямо с лотка это пирожное сп…дил.

Негра, конечно, взяли за жопу, и потом состоялся суд. И суд, признав похитителя пострадавшим, вынес обвинительный приговор самому пирожному.

За то, что оно такое привлекательное и в отсутствие справляющего нужду пуэрториканца позволило себя соблазнить.

– А с кочегарами, – вздыхает, – даже в Америке ничего не могут поделать.

На Сорок второй стрит на телефонном узле их всегда целая кодла. И за пятерку «баклажан» соединит тебя хоть с Новой Гвинеей.