Бескрылые птицы

Вот чего происходило, и вот что мне рассказал Ибрагим, когда примчался в город, расталкивая несчастных, которые готовились уходить. Я частенько думаю, почему он решил прийти ко мне; может, оттого, что моя мастерская на краю города, а может, потому, что они хорошо ладили с сыном моим, Каратавуком.

Вот как оно вышло: красавица Филотея, испугавшись, что больше никогда не увидит Ибрагима, сбежала из отцова дома и кинулась на холм, где в древних гробницах жил Пес. Она хотела повидаться с женихом. Ибрагим все еще ходил в ее женихах, потому что они так и не поженились, а не поженились они оттого, что Ибрагиму пришлось уйти в армию и он лет восемь воевал, сначала с франками, а потом с греками. Не свезло им с Филотеей пожениться до его ухода, но теперь они в скором времени должны были сочетаться.

Любая женщина огорчится, но не до смерти, ежели свадьба срывается. Филотея же совсем обезумела, потому что они имели несчастье втюриться друг в друга, и так втюренные и ходили с самого малолетства.

Для мужчины или женщины хуже нет, как влюбиться, и когда это случается, мы лишь качаем головой и благодарим Аллаха, что с нами такого не бывало, и молимся, чтобы сия участь миновала наших детей. Влюбленные дуреют, становятся одержимыми и в вопросах женитьбы не слушают родителей. Они делаются рассеянные, спят на ходу, а ночью глаз не сомкнут, слабеют и не могут работать, но злятся, если потревожить их мечтания. Возможно, эту хворь вызывают сглаз или порча, но она лишает разума так, что аж страх берет. Этот дурман пьянит и отупляет ядреней водки, забирает шибче опиума, потому как действует гораздо дольше, и нет от него средства, кроме времени, да, пожалуй, женитьбы.

А Филотея с Ибрагимом пребывали в этом дурмане еще с тех пор, как играли с Каратавуком, Мехметчиком и другими детишками. Народ посмеивался, глядя, как парнишка таскается за ней, будто верная собачонка, но все отмечали: только с ним она не бывает капризной или кокетливой, язвительной или застенчивой. Они будто оба знали, что судьба их выбрала друг для друга. Иными словами, всем было ясно: им на роду написано пожениться.

К счастью, Харитос и Поликсена всю жизнь дружили с Али-кривоносом и его женой, и не просто дружили, а и породнились через женитьбы родственников. По нашему обычаю, мужчина не может менять веру, и женщина, выйдя замуж, принимает веру мужа. А в кого ей верить — это она держит при себе. Вообще-то мы все украшали образками мать Иисуса, потому как это помогало в болезни или неудаче, и потом, Господа не шибко заботит вера женщины, а чего уж тогда нам об этом тревожиться. Потому-то давно уже было сговорено, что Филотея с Ибрагимом поженятся, и Харитос не выставлял на крышу дома пустую бутылку, даже когда Ибрагим ушел на войну и никто не знал, живой он или нет.

Ну вот, в городе шум-гам-суета, а Филотея бросилась искать Ибрагима, который пас на холме городских коз. Он проводил там все дни со своим огромным псом Кёпеком и наигрывал себе на кавале, как и нынче, ведь у козопаса уйма свободного времени и чего ему еще делать. Звуки каваля плывут над городом, особенно когда ветер с моря, но теперь мелодия бестолковая, потому что Ибрагим спятил.

Как вы знаете, у нас внизу города бежит речка, что сворачивает у площади, огибает холм и впадает в море. Этот холм очень высокий, там живет Пес, там саркофаг святого и древние гробницы. Там же Ибрагим с собакой пасли коз, что щипали кустарник. Холм уходит все выше и выше, поднимаясь к неизвестно откуда взявшейся часовенке, где службы проводились всего пару раз в году, а за ней начинается спуск, но его пресекает очень крутой обрыв к морю. В темноте здесь лучше не ходить — край под ногой поедет, и запросто сверзишься, да еще полно слабоумных призраков тех, кто сам с утеса бросился и проклят Господом. Из-за этих духов Ибрагим с Кёпеком всегда пригоняли коз домой засветло. В других-то местах козопасу можно и ночевать на холме, там лишь волки потревожат.

Филотея измучилась, пока разыскала Ибрагима, и ревела в три ручья. Пастух был на самой верхотуре, откуда смотрел, как Герасим с Дросулой и сынишкой Мандрасом явно готовятся выйти в море на рыбацкой лодчонке. Это его сильно удивило, он ведь не знал, что жандармы пришли за христианами. Ибрагим кричал друзьям, махал руками, но утес уж больно высокий, да еще ветер дул, и они его не слыхали. А парень не мог взять в толк, с чего это Герасим собрался рыбачить с женой и дитенком, так не принято и сулит неудачу.

Ну вот, значит, изнуренная и вся заплаканная Филотея отыскала Ибрагима. Она так спешила, что несколько раз грохнулась, сильно обсеклась о камни и колючки, ладошки и мордаха в крови, одежка изодрана. Филотея пыталась втолковать жениху, чего происходит, а тот все не уразумеет, почему это жандармы без объяснений забирают народ, ведь такого не случалось с тех пор, как восемь годов назад выгнали армян. Да и как тут разберешься, ежели все так неожиданно и никто ничего не понимает. Я сам так и не понял, зачем это было нужно.

Филотея взбеленилась без удержу, а все потому, что разрывалась: уходить с родными или остаться с суженым? Никак не могла выбрать. Это как с ходжой Насреддином, когда ему дали две одинаковые миски с киз мемеси кадаиф [125], а он чуть не помер с голоду, потому что не мог решить, с какой начать, а его осел едва не подох, не в силах выбрать между двумя одинаковыми охапками сена. Пример, конечно, легкомысленный. Наверное, точнее сравнить с человеком, которому велят выбрать для жертвы одного из равно любимых близнецов. Филотея была в отчаянном положении, и сердце ее разрывалось напополам. Ибрагим валялся у нее в ногах, умоляя остаться, и она вроде отворачивалась, а потом бросалась к нему. Так продолжалось без конца, обоих охватило этакое безумие, и они сами не понимали, чего говорят и делают. Ибрагим вопил и размахивал руками, а Филотея металась туда-сюда и вскрикивала, отчего Ибрагиму пронзало живот, точно саблей. Вдобавок ошалевший от суматохи Кёпек стал лаять и на них бросаться.

Схватившись за голову, Ибрагим стоял на коленях и тут увидел, что Филотея слишком близко подошла к краю обрыва. Она рыдала, махала руками и сама ничего не замечала. Обуянный страхом, парень вскочил, чтобы за одежду оттащить ее от пропасти, протянул руку, но споткнулся и налетел на Филотею, а та и опрокинулась. В ее распахнутых прекрасных глазах застыли такие ужас и непонимание, что память о них навсегда лишила Ибрагима ночного покоя.

Свесившись с утеса, он видел, как Филотея летит в пропасть. Казалось, все происходит очень медленно, ее тело ударялось о каменные выступы и подскакивало, как деревяшка. Прошла вечность, прежде чем она в последний раз ударилась о камень и упала на берег неподалеку от Дросулы с Герасимом, грузивших лодочку. Оба бросились к телу, и Дросула, как увидала свою с детства любимую подругу, так и повалилась на нее, а потом подхватила на руки и баюкала, и все раскачивалась, и гладила по голове. Герасим коснулся ее плеча, что-то сказал, поднял тело и понес к лодке.

Дросула взглянула на утес и увидела Ибрагима. Он ничего не мог поделать. Дороги к берегу не было, а его сковало ужасом. В тот момент он еще ничего не ощущал, чувства были слишком велики и в него не вмещались, иначе он бы разлетелся вдребезги, как глиняный горшок, и умер. Далеко внизу Дросула казалась крохотной. Она вскинула руки и выкрикнула проклятие. Хоть и далеко, Ибрагим слышал каждое слово, и все они врезались в память. Проклятие слишком ужасное, чтобы повторить его вслух, Ибрагим так и не сказал, что в нем было. Оно длилось очень долго, от него по спине катился ледяной пот. Оно вынуло душу из тела и выгнуло ее, как проволоку, а потом взяло тело и вытряхнуло из него добро с пламенем. Но несравнимо ужаснее проклятия Дросулы было проклятие, каким Ибрагим проклял себя в тот миг и не уставал проклинать все эти годы.

Не забыть, как в день ухода христиан он прибежал ко мне. Пробираясь по камням меж гробниц, он много раз падал и изрезался в кровь. Он бежал, ослепший от слез, и его уже окутывало безумие. Первые слова, что он смог мучительно выговорить странным голосом, были: «Я убил пташку».