Роман с мертвой девушкой

— Надо быть естественным! Но не до такой степени! Ты забыл сравнить ее еще и с егозливой козой! А почему? Ведь было предписано сценарием! Она, что, не заслужила похвалы? Она, как и ты, из нашего околотка! Из нашей группировки! — рычали на разные лады отцы-основатели моей альтер-эгийной, так они ее теперь называли, передачи.

Законодательницу мод, напротив, не смутила моя перекривленная хабла. Видимо, привыкшая к подобной реакции отторжения, дама спокойно заметила:

— Ничего… В этом нет вашей вины…

Чем наполнила мое сердце виноватостью. Плохо, когда уродлив мужчина, но страдающей из-за внешних ущербин женщине — сто крат тяжелей. Не дав мне опомниться, матрона продолжала:

— Хорошо, что со мной будете беседовать именно вы… — Состроив подобие улыбки (от которой меня передернуло), она подчеркнула интонацией: — Да, именно вы, — чем дала понять: я и никто другой и есть для нее (благодаря адекватному мурлу) самый подходящий напарник.

После чего размахнулась и хлестанула меня стеком, поигрывая которым, явилась в студию. Камеры будто ждали этого мгновения, и придвинулись ко мне со стремительностью мух, почуявших амбре летнего клозета. Ради счастливо пойманного в кадр кровавого рубца на моем лбу была прервана ежевечерняя новостная программа, и моя «Красота спасет мир» стартовала в прямом эфире на семь минут раньше заявленного срока. Гондольский успел крикнуть меховщице, чтоб не снижала интенсивности и продолжала отвечать на вопросы счастливо найденным манером. Мерзавка воспользовалась рекомендацией. Спустя четверть часа, проведенного в режиме сбивчивого «блиц-интервью», мое лицо превратилось в саднившее месиво, я выплюнул два выбитых зуба (их тут же просверлили за кулисами насквозь, нанизали на нитку, и в финале встречи я презентовал «виноградной лозе и козочке» по праву доставшийся ей трофей: ожерелье, амулет на счастье). Как дотянул до конца мордобоя, помню плохо, я почти терял сознание, держался из последних сил, потом, просматривая запись, оценил, сколь восхитительно и неожиданно сам собой сложился прощальный аккорд: опоясанный платиновыми завитушками стек при заключительном ударе о мою башку переломился пополам, такой удачной развязки никто предвидеть не мог, мощное крещендо логически завершило проникновенный диалог между равными собеседниками — джентльменом и дамой.

Отлеживаясь в больнице и оценивая произошедшее, я придрейфовал к выводу: удачное стечение обстоятельств не могло быть случайным. Планида продолжала мне ворожить, я взмывал выше и выше — согласно выверенному, утвержденному в небесной канцелярии маршруту, каждый пункт которого был заранее продуман и намечен. То, что именно меня избрали и всячески поощряли на предначертанном пути, следовало расценить как символ. Как намек и подсказку. Как уведомление: человечество жаждет не только хлеба и зрелищных ристалищ. Чего же еще? Извольте: проходя в реанимационном боксе курс ускоренной реабилитации (врачи прилагали максимум усилий, чтобы к следующей передаче раны затянулись, и алчущая свежих событий на информационных фронтах публика получила в качестве лакомой приправы к основному блюду глянцевитые шрамы и исчезающие гематомы), я убыстренными темпами постигал грандиозность постигших меня метаморфоз и пристрастно размышлял о причинах своего успеха. Был ли он внезапен? Горним холодком веяло от попыток расшифровать ниспосланные сигналы. Догадки выстраивались в неопровержимую цепь, выводы подтверждались фактами: происходившее со мной знаменовало наступление, а может, и торжество долгожданной эры. Эры обретения людьми эталона, идеального человека. Поиск образца длился веками, и вот изнурительный бесконечный поход близился к завершению! Экспедиция достигла цели. Я, а не кто-то другой, был выделен и возвышен, дабы нести благую весть. Мне, а не кому-то, было вменено в обязанность — ради исполнения предвечного замысла — исцелять и вдохновлять, всячески поддерживать тех, кто терзается и казнится мнимой неполноценностью, изводит себя необоснованными придирками и попреками. Взирая на меня, закомплексованные должны воспрянуть! Побороть приниженность, отбросить неуверенность, забыть хандру. С какой стати стесняться и смущаться? Наделенные руками, ногами, глазами, зубами, головами и к тому ж приправленные неповторимостью — уродством (то есть, если угодно — богатством!) вправе гордиться, а не прятать радугу преимуществ-аномалий под спуд. Трагически ошибаются спешащие поставить на себе крест. Мнят себя обделенными, а пребывают Крезами и Иисусами, Парисами и Аполлонами — слитыми воедино. «Не стесняться, а похваляться доставшимся!» — был девиз, который я подтверждал и утверждал личным примером, который толкал с трибун, экранов, подмостков. Отовсюду, где получал возможность беспрепятственно разоряться и представлять свою точку зрения. «Как минимум — гордиться! Выпячивать, подчеркивать, тиражировать и пропагандировать собственные изъяны! Всемерно их обнажать, — ибо недовылепленность и недоразвитость — есть не постыдные, изобличающие их носителя и обладателя черты, не проклятие, не болезнь, не проказа, а тавро избранничества. Отмеченности свыше. Экстраординарности». Сокровенного не стыдятся. Подаренным — не разбрасываются. Пожалованного не хают. Его — холят. И бережно передают из поколения в поколение. Я, носитель и выразитель квинтэссенции будущего, был призван окрылить внимавших мне парий. Тень недовольства и страха — отныне и впредь! — не смела омрачать их совокупное чело. Их грядущее было столь же безоблачно и прекрасно, как мое! Ведя толпы за собой, вправе был гордиться возвышенной, подвижнической миссией. Разве не похвально — накачивать драгоценным (золотовалютным!) достоинством девальвированных, укреплять ни в грош себя не ставящих? Функция реаниматора и ростовщика — во все времена почетна и прибыльна!

Снискал (и продолжал пожинать) почет, лавры и дифирамбы. Проявления признательности стекались рекой! Получал сотни, тысячи писем с любовными излияниями. Улавливал в пропитанных страстью строках преклонение, ретранслировал его обратно, в массы. Позывные были: «Не отчаивайтесь, олухи! Кичитесь недоданным и недополученным, уроды! Бесперспективны, держите хвост пистолетом!» Вопрошал: кому встречался-попадался хоть один представитель совершенства? Вот именно! А недоделанных и исковерканных пруд пруди. На каждом шагу! Искаженность — объединяющий гимн, пароль, согласно которому союзники опознают друг друга, сплачиваются, их ряды густеют. Сделался не просто отдушиной и не только утешителем, но вершителем, созидателем цитадели, окруженной валом энтузиазма. Миллионы некондиционных и забракованных ждали сигнала. Отмашки на старте. И, уловив ее, устремились к пьедесталу. Был ровня им, одного с ними поля ягода. Но имел превосходство лидера. Женщин возбуждал. Мужчин вдохновлял. Колеблющихся распрямлял. Готов был оставаться подпругой и подмогой, содействовал исключению из реестров самооценки уничижительных понятий никчемности, затравленности, неполноценности. Доказывал и показывал: черты, подобные моим, — притягательны. Победоносны. Имеют высокий номинал. Иначе б не покупались и не продавались, не расхватывались столь ажиотажно! Внешность — особенно испортаченная — козырной туз, счастливый лотерейный выигрыш, лучшая из метин, коими метит и штемпелюет любимчиков Судьба. Проникнитесь чувством превосходства! Ваши торжество и триумф закономерны.

Гримерша и костюмерша дрались ради моего беглого внимания. Молоденькая редакторша грозила, что выбросится в окно, если не отвечу взаимностью. Оплетавших меня нескончаемым венком, наделивших меня сияющим нимбом поклонниц не интересовали завихрениями моей буйной фантазии, им до лампочки были мои начитанность и музыкальность. Восхваляли чешуйчатость кожи и волчий оскал, заскорузлость ладоней и острую костистость хребта. Сюсюкали с придыханием, оглаживая физиологические курьезы. «Тушка!» — постанывала полировавшая мои завивавшиеся затейливой стружкой ногти маникюрша. «Одни косточки!» — попискивала массажистка, целуя мою волосатую грудь и ущипывая мои обтянутые кожей мослы. Затевать с той и другой беседы на возвышенные темы было бессмысленно. Невозможно. Неперспективно. Дорвавшимся до осязаемого неинтересны отвлеченные понятия.