Пинбол

Мелодии его песен, хоть и примитивные, оставляли все же приятное впечатление, чего никак нельзя было сказать о текстах, исполненных презрения к толпе, которую он считал безликой, невежественной, циничной, одним словом — воплощением зла. Парень был убежден, что настоящий мужчина, чтобы сохранить лицо, должен убивать всякого, кто стоит у него поперек дороги. Но поскольку критики носились с ним как с писаной торбой и его появление в Нэшвилле принято было считать культурным событием, то все надеялись, что этот благородный дикарь, этот самородок, умеющий претворять свою агрессию в музыку, станет теперь просто музыкантом, кротким узником клавиатуры, ибо проснувшийся в нем талант, несомненно, очистит его душу. Нечего и говорить, что музыка его, несмотря на преисполненные ненависти тексты, получила, как по команде, самые восторженные отзывы, каких когда-либо вообще удостаивались певцы «кантри-энд-вестерн», и карьера нашего гения началась с головокружительной раскрутки.

Скэйлз откинулся в кресле.

— И вот, — продолжил он, — недели через две после освобождения он зашел в кафе и спросил, где тут туалет. Буфетчик, дваддатидвухлетний парень, спокойный, недавно женившийся, подрабатывавший там неполный день, и, к слову сказать, тоже музыкант, сказал, что у них нет туалета для посетителей. Туалета и вправду не было, но наш самородок ему не поверил и, возможно не желая ударить в грязь лицом перед двумя сопровождавшими его молодыми особами, пырнул юношу ножом, чтобы тот впредь не обманывал. Он его убил и лег на дно. Он умудрился, избегая встреч с полицией, написать еще множество песен и, вероятно войдя в сговор с кем-то из бывших поручителей, опубликовал их под другим именем. Эти песни впоследствии исполняли наши самые яркие звезды, пока газеты не выяснили, кто их автор. Насколько мне известно, он по-прежнему пишет, по-прежнему на свободе, и никто даже представить себе не может, как он теперь выглядит, убил ли он кого-то еще и кто ему помогает. А ведь этот человек — отъявленный негодяй, убийца! Если он может скрываться и тайно писать свою музыку, то что же говорить о Годдаре, у которого "Ноктюрн Рекордз" за спиной! — Скэйлз досадливо посмотрел на Домостроя.

— Так ты считаешь, что розыски Годдара совершенно безнадежны?

— Мне лично так кажется, — кивнул Скэйлз. — По крайней мере, насколько мне известно, для нескольких тысяч пытавшихся отыскать его они закончились ничем.

— Ты хочешь сказать, что у меня нет ни малейшего шанса?

— Именно это я и хочу сказать.

— А как насчет "Ноктюрн Рекордз"? Ведь они работают с ним, правда? Как? Как он передает им свою музыку?

— Возможно, почтой. Начиная с самой первой пресс-конференции, посвященной Годдару, «Ноктюрн» повторяет всем одну и ту же байку: дескать, никто в компании никогда не встречался с Годдаром лично и не знает, кто он и где он. А посему «Ноктюрн» не может раскрыть его секрет, даже если бы очень этого захотел.

— Ты веришь им? — спросил Домострой.

— А какие у меня основания считать, что они лгут?

— Но как же правительство? — не отставал Домострой. — Кто-нибудь из властей должен знать, кто такой Годдар.

— Брось, Домо, — резко осадил его Скэйлз. — Что за дело до него властям? Годдар- рок-певец, а не иностранный правитель инкогнито, не советский шпион и не загулявший цэрэушник!

— Но Годдар получает деньги от «Ноктюрна», правильно? А как же налоги? Разве правительство не требует с него налоги? С меня, когда я сочинял и записывал, еще как требовали — проверяли доходы год за годом! — Домострой уже выходил из себя.

— Это мне известно, — мягко сказал Скэйлз. — Именно я тогда занимался твоими делами. — Он выпрямился в кресле. — Если мне не изменяет память, — продолжил он преувеличенно невозмутимо, — примерно через год после выхода первого большого альбома Годдара, то есть когда запахло большими деньгами, Государственная налоговая служба провела по запросу Конгресса тщательную аудиторскую проверку всех отношений «Ноктюрна» с Годдаром. И налоговая служба не обнаружила в этих отношениях ничего незаконного. Наоборот, как сообщил Оскар Блэйстоун, президент «Ноктюрна», компания перевела гонорары Годдара на номерной счет швейцарского банка лишь после того, как были вычтены все городские, земельные и федеральные налоги. Это означает, как публично заявил чиновник налоговой службы, что, оставаясь инкогнито, Годдар добровольно отказался от весьма внушительных налоговых льгот, на которые, по американским законам, имел право как свободный художник. — Скэйлз помолчал. — Еще это означает, что, пока его доходы облагаются налогом по полной ставке, Годдару не грозит встреча с налоговым инспектором. И, учитывая чрезвычайную секретность, которую Швейцария гарантирует лицам с действительно большими счетами — ты можешь себе представить, каков должен быть счет Годдара! — он может преспокойно брать оттуда деньги и класть на свое собственное имя или на имя Джона До [10]в любой точке земного шара и без малейшего риска разоблачения. Что еще тебя интересует, Домо? — спросил он, взглянув на настольный календарь.

— Ничего. Похоже, ты дал исчерпывающие объяснения. — Домострой встал. — Что ты мне посоветуешь? — спросил он, когда Скэйлз провожал его к двери.

— Пиши музыку и не нарывайся на новые скандалы. От них тебе толку не будет, — сказал Скэйлз, протягивая руку. — Вот и весь мой совет. Кстати, «Этюд» по-прежнему твой издатель?

— Да. У них в продаже есть мои записи.

— Что ж, записи «Этюда» распространяет «Ноктюрн». Так что если ты напишешь еще немного музыки, то можешь оказаться в одной лодке с Годдаром! Разве это не лучший способ отыскать его?

— Но как я узнаю, что другой парень в лодке и есть Годдар? — спросил Домострой.

— Никак. В том-то и загвоздка, — сказал Скэйлз, засмеялся и закрыл дверь.

Слушая музыку Годдара и размышляя о своей собственной судьбе, Домострой вспоминал лучшие дни, когда он ездил с концертами или отправлялся в турне рекламировать свои последние работы. В то время, когда продавались его пластинки и его музыка пользовалась успехом, он часто выступал в самых разных уголках страны — на телевидении и радио, в музыкальных программах и ток-шоу. Домострой получал такое количество писем от поклонников, что «Этюд» пересылал ему лишь заслуживающие внимания, так что всех он никогда не читал. Одна из секретарш "Этюд Классик" сортировала почту, отсылая Домострою только послания от критиков, серьезных слушателей и студентов музыкальных школ. Стандартные ответы на письма из категории "прямиком в мусорный ящик", в основном наивные возгласы обожателей, секретарша давала сама.

Мысленно блуждая по своему прошлому, Домострой вспомнил разговор с одним голливудским красавцем. Актер рассказал, что подавляющее большинство писем, которые он получает от бесчисленных поклонниц, настолько предсказуемы и банальны, что у него никогда не возникало желания познакомиться с этими особами, даже когда в конверты были вложены фотографии ослепительных красавиц.

"В типичном письме от поклонницы, — говорил он, — можно прочитать, как она любит меня, как страстно желает встретиться, как она будет дорожить каждым мгновением, проведенным со мною, и как она лелеет надежду, что я разделю с ней постель! Все только о ней, о том, чего хочет она. А как насчет меня? Что, я должен трахать американских милашек только потому, что я звезда, которую они возжелали? Если бы хоть одна из этих шлюх хотя бы на миг задумалась обо мне, — продолжал он, — она бы поняла, что для встречи со мной не надо предлагать себя в постели — я могу уложить любую, которую пожелаю, — нужно показать, что я интересен ей и с какой-нибудь другой стороны. Видела ли она все мои фильмы, включая самые ранние, где я играл крошечные роли? Читала ли она все, что было написано обо мне? Поняла ли она, почему в своих интервью я говорю то, что говорю, и говорю ли я правду? Почему некоторые из своих фильмов я люблю, а другие ненавижу? Почему одними ролями я горжусь, а другими нет? И если она убедит меня в том, что понимает и разделяет мои взгляды лучше, чем какая-нибудь другая женщина, тогда я и сам захочу с ней познакомиться. Было бы забавно встретить такую поклонницу! Но если и есть такая, она мне пока не написала. А как у тебя, Домострой? Была ли у тебя поклонница, которая тебя поняла?"