Старики-разбойники

Валентин Петрович решил отдаться в лапы правосудия не по месту жительства, в районном отделении милиции, а самому Федяеву.

– Федяев у себя? – закричал Воробьев, ворвавшись в приемную.

– Он на перевязке! – ответила секретарша.

– Я подожду! – угрожающе сказал Воробьев и уселся на стул возле двери прокурорского кабинета. По мере того как шло время, решимость в душе Воробьева медленно, но верно сдавала передовые позиции чувству страха, недостойному такого человека, как Валентин Петрович.

Когда страх на семьдесят пять процентов заполнил организм Воробьева, в приемную Федяева вбежал Мячиков.

– Ты уже у него был? – в панике спросил Николай Сергеевич.

– Откуда ты взялся? – Глаза Валентина Петровича засветились радостью. – Тебя уже выпустили?

– Я тебя еще раз спрашиваю: ты уже был у Федяева?

– Не могу его дождаться! – гневно воскликнул Воробьев.

Николаю Сергеевичу сразу полегчало.

– Ваш друг, Николай Сергеевич, упорно отказывается рассказать, зачем ему нужен Федяев, – кокетливо сказала Мячикову секретарша.

– В общем, скрывать тут нечего. Я один ограбил музей! – Воробьев был убежден, что все уже раскрылось и надо выгораживать Мячикова. – Ваш следователь, – он показал на него, – здесь ни при чем.

Николай Сергеевич обиделся. Он позабыл, что примчался сюда уберечь друга от ненужного признания.

– Нет, при чем!

– Я один все сделал! – сказал секретарше Воробьев. – Не примазывайся! – прикрикнул он на друга.

Однако Николай Сергеевич не мог допустить, чтобы Воробьев отвечал за все в одиночку, и он припер его к стенке!

– Но картина-то у меня!

– Я ее отнес к тебе на сохранение, но ты не знал, что она краденая! – нашелся Валентин Петрович.

Но Мячиков вошел в азарт:

– Как я мог этого не знать, когда украл ее я!

Мячиков помнил одно: надо отводить от друга беду. Но и тот помнил то же самое и поэтому зашелся:

– Ты врал! Ты жалкий хвастун!

Секретарше надоела старческая болтовня:

– Это только на Западе крадут картины, а у нас – бессмысленно! Продать некому. Извините, товарищи, вы мне мешаете работать.

В это мгновение Валентина Петровича озарило. Он понял, что секретарша ничего не знает. А если не знает секретарша, значит, не знает никто. Воробьев ужаснулся тому, что чуть не провалил всю затею. Он поглядел на Мячикова диким взором и шепотом спросил:

– Ты откуда сюда пришел?

– Из дому! – многозначительно ответил Николай Сергеевич.

– А там ты не был? – Воробьев сделал ударение на слове «там».

– Не был!

– Но ты же мне звонил!

– Это роковая ошибка!

– Здесь никто ничего не подозревает!

– Никто!

– Почему?

– Сам поражаюсь! – сказал Мячиков, и в нем проснулся профессиональный инстинкт. – Дайте мне, пожалуйста, телефонный справочник, – обратился он к секретарше. И найдя номер, позвонил в музей:

– Говорит следователь Мячиков. Не было ли у вас сегодня произведено хищение?

Николай Сергеевич выслушал ответ и попрощался:

– Извините, благодарю вас, всего хорошего!

Он повесил трубку и, глядя в хорошие глаза Воробьева, медленно произнес:

– Из музея ничего не похищено! Ни сегодня, ни в предыдущие дни!

На Воробьева было жалко смотреть.

Не сговариваясь, старики сорвались с места и кинулись к выходу.

На улице Николай Сергеевич взял Воробьева под руку:

– Это я во всем виноват! Прости меня, Валя! Я принял слесаря за оперативника, который пришел меня арестовать!

– Но как ты догадался, что я здесь?

– Я знаю твой характер!

– Прости меня, Коля! – Воробьев и сейчас не уступал другу. – Это я во всем виноват! Я поспешил к Федяеву и едва не погубил нас обоих! И я тебя, конечно, прощаю! Но музею я этого не прощу! Что они там, ослепли?

– Иди скорее домой! – забеспокоился Николай Сергеевич. – Я тебе звонил, там все с ума сходят!

– А ты скорее поезжай к себе, сторожи Рембрандта!

И старики разошлись.

Пока Мячиков добирался домой, его успели опередить. Приехала медицинская помощь, вызванная слесарем. Прибыл тот же врач и тот же шофер. Ни на звонок, ни на стук никто дверь не отворил. Врач, не мстительный по натуре, на этот раз взъерепенился. Он вызвал управдома и опять приказал взломать дверь! Управдом послал за слесарем, тот опять разбежался и, как снаряд, вонзился в препятствие. Дверь рухнула, и слесарь приземлился рядом с Рембрандтом...

Подходя к дому, Николай Сергеевич увидел возле подъезда машину с красным крестом, в которую внесли слесаря. «Неотложка» приезжала не зря. У слесаря был перелом плеча.

Поднявшись по лестнице, Николай Сергеевич обнаружил, что дверь его квартиры опять взломана. Готовый ко всему, он вошел в пролом, заглянул в комнату и облегченно вздохнул. Картина Рембрандта была на месте. Николай Сергеевич присел на диван и стал размышлять; кому и зачем понадобилось второй раз выламывать дверь?

Глава двенадцатая

Надо идти в музей и выяснить, почему они не паникуют! – сказал Воробьев на следующее утро.

– Но смотрительница нас опознает, – возразил следователь и с ненавистью поглядел на шедевр.

– А мы загримируемся! – подал увлекательную идею Воробьев. – Я буду без лестницы, без халата, но зато в очках!

– Мало! – высказал сомнение Мячиков. – Тебе нужны усы или борода. А мне как быть?

– Остричься наголо! – не задумываясь, решил Воробьев. – Тебя родная мать не узнает!

Но остричься Мячиков отказался:

– Страшно! А вдруг они в моем возрасте больше не вырастут?

– Как же тебя видоизменить? – задумался Воробьев, пристально разглядывая друга. – У тебя яркая внешность!

– Неужели? – Мячиков с надеждой поглядел в зеркало и не увидел в нем ничего яркого.

– Я придумал! – Воробьев даже подпрыгнул от радости. – Мы тебя перекрасим!

– В негра? – испугался Мячиков.

– Нет, не целиком, только волосы! – утешил Валентин Петрович. Ему стало по-детски интересно.

– Не желаю краситься! – заупрямился Мячиков.

– Почему?

– Стыдно! Красятся только женщины! – стоял насмерть Николай Сергеевич. – Это идиотизм. Этого не будет никогда! Лучше я приклею бороду!

– Где ты ее возьмешь?

– Есть специальный театральный магазин. Сейчас я туда позвоню. Мячиков дозвонился директору, который ему вежливо сообщил, что в настоящий момент бород нет. Но поступление волосяных изделий ожидается в следующем квартале.

– До следующего квартала ты можешь отрастить свою собственную бороденку, – заметил Воробьев. – Придется краситься!

– Не буду! Мне все это ужасно надоело. Забирай своего Рембрандта и уходи.

– Это не по-товарищески! – обиделся Воробьев. – Хорошо, пойдем в музей незагримированными, пусть нас схватят!

Мячикову не хотелось ссориться:

– Предложи еще что-нибудь!

– Пожалуйста! – Воробьев был начинен идеями, как котлеты в столовой – хлебом. – Мы сделаем из тебя иностранца!

– Не хочу быть иностранцем! – перепугался Мячиков. – Мне и здесь хорошо!

– Не бойся, ты будешь иностранцем временно. Мы пойдем в музей как иностранные гости. Я буду изображать твоего переводчика.

– А на каком языке я должен говорить? – спросил Мячиков. – Я ведь на других языках ни гугу...

– Ты будешь молчать! Может быть, ты глухонемой иностранец! – нашелся Воробьев.

– А зачем глухонемому переводчик?

– Много будешь знать, скоро состаришься! – ответил старику старик.

Не позже чем через час по улице шли двое. В мужчине с приклеенными усами нетрудно было узнать Воробьева. Рядом с усатым осторожно ступал человек в чалме, сооруженной из полотенца, со смуглым лицом, в длинной белой рубахе и белых брюках, которые смахивали на нижнее белье. Туалет заканчивался босоножками, надетыми на голые ноги. В отличие от лица ноги не были смуглыми: наверное, не хватило краски.

– Тебе этот костюм очень к лицу, Коля! – шепнул иностранцу Воробьев.