История моей жены. Записки капитана Штэрра

Как-то раз мы вместе сидели в Кафе-де-Сен-Лю, принадлежавшем моему давнему другу, бывшему капитану нормандского судна. И Дэден, конечно же, он теперь был с нами неразлучен. Как я терпел это, не пойму до сих пор. Но как ему это удавалось? Тоже уму непостижимо.

«Когда же он умудряется писать, писателишка этот?» — порой задавался я вопросом. И склонялся к мысли, что ничего он не делает, не говоря уж о сочинительстве. Вынесет разве что ночную вазу за своим дядюшкой-графом, после чего напялит охотничью шляпу красоты неописуемой и ну — Париж завоевывать. От таких мыслей непрестанно пребывал я во взвинченном состоянии.

И все же как-то раз я подкинул жене на пробу замечание:

— Судя по всему, этот Дэден славный малый.

Она так и просияла.

— Вот видите? Я же вам говорила! — Вспыхнула вся от радости и давай разливаться соловьем.

Словом, так дело и обстояло — все в открытую, черт бы их побрал!

Ну, а я-то, спрашивается, чего ради из себя такого терпеливца строил? По двум причинам. Во-первых, отдавал ему должное. И то сказать: не ворует, а ведь мог бы. Более того, самолично вернул мне кошелек. Я забыл его на столике в буфете, а месье Дэден — нет чтобы себе в карман сунуть, взял да принес мне. Не ворует человек, уж это ли не великое достоинство!

А кроме того тяжеленько приходилось сносить кислые взгляды моей супружницы. После грубых моих выпадов с прошлого раза взялась испепелять меня взглядами, будто я собственноручно лишил жизни ее отца родного. Ах, так? Больше вам пощады не будет! Вместе — так вместе, будто пришпиленные. Да я еще «славным малым» его обозвал! Первым делом супруга моя решила сблизить нас. Беседы происходили следующим образом.

Мадам шла промеж нас, а мы с означенным господином по обе стороны от нее. Она и передавала слова одного собеседника другому:

— Дэден полагает, что сигары другого сорта лучше. — Мой муж советует нам наведаться в другой синематограф. И так далее. Месье Дэден иной раз адресовал мне какую-нибудь реплику, я же ему — никогда. Но без конца ломал голову, как бы отшить этого субъекта?

Ведь как ни крути, а ситуация аховая. В лучшем случае он — идеальный друг, книжками ее снабжает, всякие другие мелкие услуги оказывает, все уши ей прожужжал, до чего хорошая получилась бы из нее кинодива (на такую дешевую приманку, по-моему, любая женщина клюнет, даже самая умная) — словом, он ей родственная душа, а я некультурный, неотесанный мужлан. Добытчик средств к существованию, тягловая сила. Ну, и серый, как положено.

Зато в обществе нормандца я чувствовал себя отменно. Человек, что называется, свой парень, которому нет нужды объяснять, каково это, когда тебе в лицо кричат: «Да что это за капитан за такой? Вы в ответе за наши жизни!» — ну и прочие «приятные» вещи.

— Признайтесь по совести, любите вы эту вонючую лужу, морем именуемую? — задает мне вопрос нормандец (и, сами понимаете, как нельзя кстати). — Что до меня, то я-то завсегда к нему с любовью. Особливо когда сам на суше! — и регочет во всю глотку. — Отвечайте-ка положа руку на сердце: неужто не радуетесь, когда покидаете свое шаткое корыто и нога ступает на твердую землю? А уж в особенности теперь, после этого несчастного случая?

— Бог его знает, — уклончиво пожимаю я плечами.

— Разве там еды такой отведаешь? — не отстает он. Следует заметить, что в мою честь хозяин собственноручно поставил на стол лучший окорок, нафаршированный по особому рецепту — как готовят у него на родине, вот и допытывался, по вкусу ли мне его стряпня.

— А не обсудить ли нам одно премиленькое дельце? — обращается ко мне нормандец. — Отчего бы нам не основать на паях собственную гостиницу? Не вечно же в этих вонючих волнах барахтаться!.. Ну, как вам моя идея?

— Идея хоть куда, — отвечаю я. — Только надобно, чтобы все было тип-топ, по высшему разряду. Потому как жене моей все красивое да изящное подавай.

Нормандец хохочет, а женушка моя с полнейшим спокойствием орудует иголкой, делая вид, будто ничего не слышит. Рукодельничает, голубонька, домашние туфельки цветной пряжею расшивает.

— Ну? Что скажете вы оба, если я решу здесь остаться? — подталкиваю я их к ответу. Но месье Дэден и ухом не ведет. Сигареткой попыхивает и иллюстрированные журналы со всем вниманием разглядывает.

— Вкусное мясо, — хвалю я. Мясо действительно вкусное, не столько само по себе, сколько запечено хорошо, в меру жестковатое. А мне всегда нравилось грызть пищу, зубы-то у меня крепкие.

— А ягоды?

— Тоже хороши.

— Значит, такое и будем готовить в нашем заведении, — отвечает он.

— Объедение! Успех гарантирован, — поддерживаю разговор я.

«Ах ты, будь она неладна! — думаю про себя. — Сроду рукодельничать не привыкла, а теперь ишь воткнулась, глаз не подымает». И тишина за столом, гробовое молчание, только я со своим нормандцем болтай, сколько влезет.

Не знаю, приходилось ли вам замечать, сколь красноречивым может быть молчание промеж двух влюбленных. Представьте себе такую картину: женщина поглощена рукоделием, молодой господин перелистывает журналы, но явственно слышится словно бы произнесенное вслух: я знаю, что ты любишь меня, и ты знаешь, что я тебя — тоже, и нам обоим этого вполне достаточно. А уж как на меня действовало это молчание, судите сами. Много-много лет спустя в Южной Америке однажды вспомнилась мне эта сцена, и мигом кровь бросилась в голову. Весь мир кровавым пятном поплыл перед глазами, а ведь уж сколько годов миновало. Но передо мною, как наяву, образ жены моей, аккурат в тот момент, как подымает она свою прелестную головку от шитья с таким видом, будто вынырнула из мира грез лишь за тем, чтобы бросить взгляд на друга своего — даже не на лицо его, на рукав клетчатого пиджака, на руку — и этого достаточно. И, словно почерпнув новых сил, спокойно перекусила нитку и продолжила свою работу.

Повторяю, даже долгие годы спустя сцена эта возымела на меня столь сильное воздействие, что голова готова была лопнуть. Моя беда: человеку такого неуемного склада, как у меня, сам Господь Бог не подаст средства успокоения. Однако продолжим дальше. Пожалуй, эта книга послужит мне оправданием.

— Кому предназначаются эти очаровательные туфельки? — спросил я наконец, и чувствую, что меня вот-вот удар хватит. Эта парочка не желала допускать чужака в свой доверительный круг.

— В подарок мадам Лагранж, — отвечала моя супруга. Вопрос закрыт, меня здесь нет, как не бывало. (Мадам Лагранж — подруга моей жены.)

— Послушайте! — обратился я к приятелю, чтобы нарушить затянувшееся молчание. — А ведь при нашей гостинице можно будет и райский сад завести… с гуриями. Вместо «гурий» я, правда, хотел употребить другое слово, однако нормандец понял, да и жена моя тоже. Тотчас сложила свое рукоделие, давая понять, что оскорблена.

— Идемте домой! — резко сказала она. — Я себя неважно чувствую. Идемте же!

Лицо ее действительно побледнело. Мы двинулись к дому. Дэден конечно же с нами, более того, даже уселся за компанию в экипаж, он, мол, проводит нас до дома. Этакий преданный друг. Меня уже в тот момент трясло от злости. А у подъезда он, словно меня здесь и вовсе не было, долго прощался с моей супругой, чуть ли не заверяя ее в своих чувствах: и ручки-то ей жмет, и в глаза заглядывает — и все это в моем присутствии. Тут мне в голову пришла дьявольская идея.

— Вы действительно ляжете сейчас? — заботливейшим тоном допытывался он у моей супруги. — Обещайте, что немедленно отправитесь в постель… — и все в таком духе. Столько забот-хлопот, когда я нахожусь здесь же рядом. Ну, думаю, надобно малость припугнуть юношу нежного.

— Зашли бы и вы к нам, месье, хоть ненадолго, — говорю я ему. — Может, разопьем по рюмочке? — А у самого даже такая шальная мысль мелькнула: как поднимемся наверх, выбросить его оттуда. Квартира-то наша на шестом этаже, с красивым видом на площадь, огромная, просторная и в ту пору совершенно пустая.

С чего бы это они оба ходят как опоенные — после того, как всего добились, все сделали в этой большущей квартире, чего им хотелось? — задавался я вопросом. Ведь между ними не какой-то там легкий флирт — в этом я убежден был окончательно. Именно после сцены в кафе, но были и другие несомненные признаки. Вот, например, супруга моя сказала ему: — «Дай сюда спички». Я сам, собственными ушами слышал, как она говорит ему «ты». Только ведь как удержать подобные свидетельства навеки? Как впоследствии доказать себе самому, что все было именно так, никакой ошибки? Ведь не верится, потому как верить не хочешь, но слово — что воробей, выпорхнуло, улетело.