Кабаре

Несмотря на то, что Эрнесто ни на чем не настаивал (попытался было, но не вышло), мы очень быстро подошли к стадии раздевания. Хотя дальше самого раздевания дело не зашло, я была заворожена его прибором, едва выглядывавшим из-под нависавшего живота. В минуты, когда Эрнесто позволял мне подержать его в руке, я наслаждалась тем, как из скромного бледно-розового он превращается в горделивого и агрессивно-багрового. Однажды подобное случилось под соснами на Валле-д’Инферно, а потом еще раз в усыпальнице, когда синьора Доротея с синьором Порцио уехали в Пунта-Ала навестить ее замужнюю сестру Лоретту.

Очарованная органом Эрнесто и чувствуя, что нахожусь в двух шагах от важного секрета и волшебного пробуждения, я сгорала от желания сделать нечто большее, чем просто держать его в руке. Надо сказать, что Эрнесто был тронут моим юношеским задором и напряг все мыслительные способности, стараясь найти выход из положения. Он объяснил, что снимает комнату у старых дев в тяжелейшем состоянии здоровья, и присутствие юной соблазнительницы сведет в могилу как минимум одну из них. А то и двух. Или даже трех.

Меня очень взволновало определение «юная соблазнительница», и, отбросив предосторожности, я пригласила его к себе на виа деи Каппеллари. Сгорая от нетерпения и возбуждения, я открыла ему дверь, уверенная в том, что синьор Тонтини шпионит за мной, стоя на лестнице.

Эрнесто пулей пролетел в ванную. Объяснил, что весь день разносил образцы товара и его мочевой пузырь вот-вот лопнет. Вскоре он появился — в длинном белом парике и с волшебной палочкой в руке.

Именно этого момента Пьерино и ждал. Он пролетел через комнату, взмахивая крыльями с такой скоростью, что их не было видно, и вцепился острым клювом прямо в тот орган моего потенциального любовника, который меня так поразил.

Воздух прорезали вопли Эрнесто, его плоть была разорвана в клочья, прежде чем я смогла уговорить Пьерино прекратить атаку и вернуться в клетку, пообещав свежую и сочную ягодку инжира.

Я искренне сожалела, что свидание кончилось столь плачевно и я не успела полностью испытать на себе достоинства багрового предмета, теперь раненного, посиневшего и кровоточащего. Но я знала раз Пьерино возненавидел Эрнесто, что было совершенно ясно, я не могу допустить, чтобы наши отношения развивались дальше.

Несмотря на жестокую боль, которая терзала создателя глазных протезов, он был вне себя от ярости. К моему удивлению, но и к облегчению, выяснилось, что три старые девы — всего лишь плод воображения Эрнесто. Настоящей причиной того, чтобы не приглашать меня к себе, было наличие синьоры Порчино и пятерых Порчино-младших. Синьора была подвержена вспышкам жгучей ревности, что сильно осложняло ситуацию. Он не представлял себе, как будет объяснять появление страшных ран.

Эрнесто быстро оделся, я нежно вытолкнула его на лестничную клетку и заперла дверь. Ничего, он большой выдумщик, придумает что-нибудь.

Некоторое время после этой истории у меня никого не было, и я даже начала раньше времени подумывать о том, что от секса больше неприятностей, чем удовольствия. А потом я победила в конкурсе, и это изменило всю мою жизнь.

Глава 11

Я следила за успехами Эрнесто и его слезящихся глаз по «Похоронному альманаху», который мы выписывали на работе, но не чувствовала ни капли гордости, когда видела его фотографии с демонстраций товара в Тель-Авиве или Бомбее.

Синьора Доротея, которой я рассказывала обо всем, была вне себя от ярости из-за его вероломства, и каждый раз при виде фотографии начинала злобно описывать, что бы она с ним сделала, будь у нее такая возможность. Но воспоминания о том, что скрывалось под мешковатым костюмом торговца, навевали на меня грусть.

И вот однажды, в мартовском номере за 1972 год с заманчивым заголовком «Живого похоронили по ошибке», я наткнулась на условия конкурса для читателей с возможностью выиграть шикарную поездку в Египет, познать тайны фараонов, пирамид и Сфинкса. Синьора Доротея пришла в крайнее возбуждение и стала уговаривать меня принять участие.

— Я знаю, ты выиграешь приз, — говорила она, — и мужчину твоей мечты.

Я уже и не помню, какие там были вопросы. Помню, что легкие, и я отвечала «один литр», «воск», «трупное окоченение» и «разложение». Во втором туре оказалось куда сложнее. Я должна была составить предложение не более чем из двенадцати слов, объяснив в нем, почему я достойна первого места. Я чуть голову не сломала. Слово «достойна» показалось мне особенно коварным. Мне-то казалось, что я вообще ничего не достойна. Я показала синьоре Доротее все свои варианты, и та насмешливо хмыкнула.

— С этим ты ничего не выиграешь, — сказала она.

Наконец, потеряв терпение, синьора Доротея скомандовала:

— Пиши, Фреда «Я обожаю „Похоронный альманах“ и даю его читать всем своим друзьям».

— Но это же неправда — возмутилась я. — Мне и в голову не придет кому-нибудь его дать.

К слову сказать, дальнейшие события показали, что я была не права.

— Никогда не говори «никогда», Фреда, — ответила синьора Доротея, отобрала у меня купон и сама его заполнила.

Мы стали ждать.

В последний день конкурса когда я подстригала усики синьору Сеттебелло, сильно отросшие после смерти, мне позвонили.

— Что я тебе говорила? — воскликнула синьора Доротея, сжимая меня в объятиях и поднимая в воздух. — Я знала что ты выиграешь!

Дальше все закрутилось очень быстро. Появился автомобиль с организатором конкурса фотографом, стилистом и двумя ассистентами. Меня заставили позировать в холодильной камере, в окружении огромных бутылок с растворами, и с гордостью демонстрировать товарный знак спонсора, фирмы «Дрикол».

Мой портрет появился на обложке майского номера. Неплохая была фотография, хотя я бы ни за что не согласилась показывать ноги. Далее шла статья с сильно приукрашенной биографией победительницы и со столь же преувеличенными восхвалениями товара спонсора. Мы им вообще не пользовались. От него тела становились отвратительно зелеными, как при морской болезни, а дым при кремации был ядовитым.

И все равно я очень гордилась. Мне приятно было думать, что Эрнесто, где бы он ни находился, в Бангкоке или Буэнос-Айресе, увидит мое лицо на обложке и пожалеет о том, что потерял меня навсегда.

Синьора Доротея была на седьмом небе от счастья и вбила себе в голову, будто она ясновидящая. Она тут же отправила синьора Порцио в мастерскую, чтобы фотографию из журнала вставили в рамку, а потом повесила ее на видное место в приемной, где скорбящие могли бы ею восторгаться.

Я купила еще несколько экземпляров и подарила один из них дяде Бирилло и тетушке Нинфе. Даже расписалась поперек фотографии, как делают, когда дают автограф. Они очень мною гордились. В те годы у них еще не было телефона, поэтому тетушка Нинфа, взяв записную книжку и пригоршню монет, отправилась на почту и провела там целый день, сообщая новость всем знакомым. Вскоре очередь из желающих позвонить обвилась вокруг здания, и все кипели от ярости, потому что тетушка Нинфа наотрез отказывалась освободить телефон и покинуть будку. Дядя Бирилло тоже очень обрадовался и хвалился тем, что первым одобрил выбранную мною профессию.

Еще один экземпляр я подарила Фьямме.

— Это ты? — зачем-то спросила она и засмеялась.

Последний журнал достался Пьерино. Он затащил его в клетку и тут же на нею нагадил.

Глава 12

В четверг, 15 июня 1972 года, я должна была явиться в Чивитавеккья, по адресу Банкина, 5, а оттуда, согласно рекламному проспекту, отправиться на борт «Святой Доменики», в забытый мир роскоши и изящества. Но сначала мне нужно было многое сделать. Фьямма, которая к тому времени оказалась беременна, пришла ко мне и критическим взглядом изучила содержимое моего гардероба.

— Ничего из этого носить нельзя, — безмятежно заявила она. — Впрочем, если на море тебе доведется присутствовать на похоронах, тогда будет в самый раз.