Поминки

Так или иначе, теперь дорога каждая минута…

Дождь, видимо, начался недавно и лил пока не очень сильно, но всё прибавлял и прибавлял. Дорога через пойму была еще вполне терпима, однако ехать следовало побыстрее, пока водой не наполнились те жуткие колдобины, которые местные власти вот уже сколько лет не могли засыпать на въезде в Новобукреевский совхозный поселок… Как и всегда, когда предстояло какое-нибудь трудное испытание или надо было преодолеть какое-нибудь сложное препятствие, у Митника сделалось прекрасное настроение. Он включил музыку. Битлы – это отлично. Или кто это: “Ты будешь любить меня, пока я не откину копыта”, – пожалуй, так следует перевести? Он стал раскачиваться в такт песенке – вперед-назад, вперед-назад – прекрасная гимнастика… и вдруг резко нажал на тормоз: впереди в пелене дождя, как привидение из ниоткуда, возник человек, одинокий ночной путник. Митнику сделалось немного жутковато: в такое время, в таком месте, в такую погоду. Путник шел, не оборачиваясь, хотя мог бы и слышать шум нагоняющей попутной машины. В поле зрения он возник так неожиданно, что даже резко затормозив и едва избежав заноса, Митник юзом подъехал к нему совсем близко. Человек был без зонтика, без плаща, в насквозь промокшем пиджачишке, и было видно, как по спине его пляшет дождь. Наконец, он обернулся к машине, и Митник увидел… что это Жорик…

Теперь он сидел рядом с Митником, натянув под горло Митниковский спальный мешок и накинув на голову теплый подголовник – как из бани вышел. Он уже согрелся. Его мокрая одежда лежала на полу под задним сиденьем.

– Глупость, конечно, – говорил Жорик некоторое время спустя, – но, пожалуй, во всем виноват мой пробродинский характер – сумасбродный и нетерпимый. И отец такой же был, и дед… В двадцать пять лет такие штуки, конечно, непростительны. Но вы меня, Анатолий Викторович, уж извините.

Митник собирался довезти его до прыжской гостиницы и отдать ему свой тренировочный костюм, который, как и спальный мешок, он всегда возил с собой (в последнее время уже только один спальник, а не два, как прежде). Они уже миновали пойменное бездорожье и скоро должны были выехать на трассу.

– А где же твой мерин? – спросил Митник. Жорик был молодым, подающим большие надежды предпринимателем, одним из крупнейших в регионе поставщиков школьных учебников и других книг, и до недавнего времени ездил хоть и на подержанном, но все же “мерседесе”.

– Мерин стоит неподкованный, денег нет. Сюда добирался на попутках.

И обратно так же поеду.

– Что же бизнес?

– Я, Анатолий Викторович, продал свой бизнес.

– Что так?

– Вынудили.

– Бандиты наехали?

– Наехали, но не бандиты, а некоторые госструктуры.

– Расскажи, я все-таки депутат…

– А что рассказывать? Вы, поди, знаете, как это бывает. Вызвали, предложили стучать на партнеров, сказали, что закроют глаза на мои дела, но чтобы обо всех сделках они знали. Я отказался. Тогда мои партнеры (они-то, наверно, не отказались) один за другим перестали иметь со мной дело. И всё… Продал за бесценок. Обычная российская история. Не так ли?

– Пожалуй, – согласился Митник. – А что ж ты от бабки-то сбежал?

Она, поди, обидится.

– Нет, теперь решит, что я с вами уехал… Дед в завещании написал: мол, скажи Жорику, что я для него ничего не нажил, пусть сам обходится. Жорик – торгаш, все продаст, а дед, видите ли, терпеть не мог само слово “продать”… (“А как же дом продать – и Галю в богадельню?” – подумал Митник, но промолчал.) И она так это жестко мне прочла, как будто я претендовал на что. Как будто что-нибудь ухватить приехал. Обидно. Старые люди все-таки все слегка чокнутые…

Я полежал, полежал в зале на диване, встал, оделся – и ушел. Жалко, конечно, что дождик начался.

– А зачем ты вчера за столом про деда придумал? – Митник на секунду повернулся в его сторону.

Жорик чуть помолчал.

– Да пойдите вы все… – и он яростно выругался. – Я, может, и придумал-то только, что ему все равно – я или отец. А ему, конечно, не все равно… И еще эта Щучка, подруга ваша… Уж кто бы говорил… Ведь она же специально приехала, чтобы картинки хапнуть.

– Ну, как это, – укоризненно протянул Митник. – Ну что ж ты гонишь на людей.

Жорик вдруг успокоился и засмеялся:

– Хотите пари? Я сам эту схему продумывал, но решил не лезть… Дело проще простого. Музей долго не протянет, районные власти вскорости станут переводить его в Прыж, объединят с местным краеведческим музеем, об этом уже и на похоронах между собой говорили, я слышал.

При передаче фондов будет выбраковка – малоценное спишут…

Старообрядческие-то картинки в научном обороте еще не были. Дед хотел, чтобы отец ими занялся, а когда его не стало, вообще в каком-то ступоре был… А раз никто о них не знает, списать их – дело плевое, и вопрос только в размере взятки… И Щучка просидит в

Старобукрееве и месяц, и два – сколько надо, и свое возьмет. И всё.

И уехали картинки в Канаду.

Митник молчал. Все возможно. Но это уже не его дело.

– Вот и гостиница, – сказал он. – Спальник и тренировочный возьми на память… Может быть, дать тебе немного денег на дорогу?

– Спасибо, депутат Митник, – Жорик впервые назвал его так. – Мой дед

Федор Филимонович Пробродин был прав: мне двадцать пять лет, и я еще научусь обходиться в этой жизни самостоятельно.

Митник недалеко отъехал от Северного Прыжа, когда начало светать.

Небо было ясное. Дождь давно прекратился. Но теперь на дороге видны были коварные проблески молодого льда. Ехать быстро стало невозможно, и Митник подумал, что надо позвонить дочерям, чтобы они знали, что он в дороге, – на случай, если вдруг что-то случится… В последнее время каждая его поездка в Прыж была связана с какой-нибудь потерей: вот теперь он, скорее всего, пропустит важнейшую для его депутатской карьеры запись у Познера… Как-то все тут стало чужим… Он включил приемник и опять услышал все тот же шлягер: “You’ll love me until I kick off” – “Ты будешь любить меня, пока я не откину копыта”. Он засмеялся и подумал, что, пожалуй, ездить сюда больше не будет. А просто незачем.