Части целого

Я выбыл одним из первых и стал размышлять. В жизни следует всегда приходить со своим стулом, чтобы не полагаться на все убывающий общий ресурс. И тут со стороны бассейна раздался шум. Я устремился в ту сторону. Руки Терри были глубоко в воде, а из кристально чистой глубины к тему тянулись две другие ручонки и старались выцарапать моему брату глаза. Сцена не поддавалась объяснению: Терри кого-то пытался утопить.

Остальные дети собрались на лужайке: все «рыбы» повыскакивали из бассейна. Какой-то перепуганный мужчина прыгнул в воду, оторвал моего брата от мальчишки и вытащил обоих на берег, и там мать чуть не утонувшего сына крепко вмазала Терри по физиономии. Брат, защищаясь от разгневанных родителей, стал объяснять, что парень жульничал.

— Я не жульничал! — расплакался мальчишка.

— Я все видел! — закричал Терри. — Твой левый глаз был открыт!

— Но если даже так, — оборвал его отец, — это всего лишь игра.

Отец не сознавал одного: слова «всего лишь игра» ничего не значили для Терри Дина. Для него жизнь и была игрой, а игры были жизнью, и если бы я этого не понял, мне нечем было бы подпитывать свои собственные темные мстительные фантазии, которые так неожиданно изменили ход жизни брата.

Это мучительное для меня воспоминание: тогда все мои наихудшие порывы слились воедино в один постыдный момент. Терри долгое время учился дома — впитывал знания в свободное время между спортивными тренировками, но меньше чем через месяц после случая в бассейне пошел в школу. Я страшился этой минуты, потому что мог открыться секрет, который я до этого скрывал от родных, — мою потрясающую непопулярность среди сверстников. Близнецы Дейв и Бруно Браунинги привязали меня к толстой ветке растущего за гимнастическим залом дерева. Эти парни были не только признанными школьными хулиганами — за ними водились и другие делишки: кражи и уличные драки, и я не сомневался, что по ним плачет тюрьма или могила, но настолько мелкая, чтобы всякий идущий мимо наступал на хладные лица юных мерзавцев. Пока они затягивали узлы, я спросил:

— Как вы догадались, что это мое любимое дерево? Господи, какой прекрасный вид. Красота! — Я продолжал хорохориться, а они уже слезали на землю. — Честно, парни! — крикнул я им. — Вы даже не понимаете, что потеряли! — Я показал большие пальцы собравшимся у подножия ствола.

Мое застывшее лицо оттаяло при виде стоявшего среди них и смотревшего на меня Терри. Поскольку он считался героем спорта, мальчишки расступились и пропустили его вперед. Я изо всех сил старался сдержать слезы, но продолжал линию:

— Привет, Терри! Это просто фантастика! Поднимайся ко мне!

Брат залез на дерево, сел напротив меня на ветку и принялся развязывать узлы.

— Что такое с тобой?

— Ты о чем?

— Все тебя ненавидят?

— Обычное дело. Я непопулярен. И что из того?

— Но почему они тебя ненавидят?

— Надо же им кого-нибудь ненавидеть. Так кого же, как не меня?

Мы просидели на дереве пять часов — целый день, — два из которых я испытывал сильное головокружение. Время от времени звенел звонок, и ученики переходили из класса в класс, послушные и в то же время безумные, как солдаты в промежутке военных действий. Мы смотрели на них весь день и молчали. И в тишине все различия между нами показались неважными. То, что Терри качался рядом со мной на ветке, было великим проявлением солидарности. Его присутствие на дереве словно бы говорило: «Ты одинок, но не совершенно одинок. Мы братья, и этого ничто не может изменить».

Солнце плыло по небу. Ветер быстро гнал похожие на дымку облака. Я смотрел на одноклассников будто сквозь двойное пуленепробиваемое стекло и думал: «Между нами не больше возможности взаимопонимания, чем между муравьем и камнем».

Даже после трех дня, когда занятия в школе закончились, мы с Терри оставались на дереве и наблюдали, как под нами началась игра в крикет. Бруно, Дейв и еще пять или шесть ребят образовали полукруг — прыгали, бегали и ныряли в грязь, забыв, насколько хрупко человеческое тело. То и дело раздавались громкие крики, наконец близнецы задрали головы и нараспев позвали меня по имени. При мысли о том, какие мне предстоят побои, я моргнул, и на глаза у меня навернулись слезы. Это были слезы страха. Как спастись? Я посмотрел на двух задир поддеревом и пожалел, что не обладаю тайной, непобедимой силой, чтобы они до самых печенок прочувствовали мою власть. Чтобы умылись кровью и подавились своими насмешками.

Внезапно мне в голову пришла мысль.

— Они насмехаются, — заметил я.

— Ты так думаешь?

— Точно. Я терпеть не могу насмешки. А ты?

У Терри перехватило дыхание. Потрясающая картина. Лицо расплылось, как жир на сковороде.

Я не стремлюсь к театральным эффектам, когда утверждаю, что в тот день на дереве решилась судьба семейства Дин. Не испытываю ни малейшей гордости от того, что сумел натравить брата на своих обидчиков, и, если бы мог представить, что, манипулируя им при помощи его фанатичного преклонения перед спортом, обеспечу производителей заказом на несколько дюжин мешков для трупов, наверное, никогда бы так не поступил.

Не буду описывать, что произошло дальше. Скажу одно: Терри спустился с дерева, выхватил у Бруно биту и ударил ею его в висок. Бой продолжался не более пятнадцати секунд. Дейв, самый противный из близнецов, вытащил нож и метнул его Терри в ногу. Не помню, на что был похож раздавшийся крик, ибо кричал я. Терри не проронил ни звука. Он молчал, даже когда я слез с ветки, бросился в свалку и оттащил его в сторону.

На следующий день в больнице врач без всякого сочувствия объявил Терри, что он больше не сможет играть в футбол.

— А как насчет плавания?

— Маловероятно.

— Крикет?

— Не исключено.

— Правда?

— Не знаю. Можно играть в крикет, но при этом не бегать?

— Нет.

— Тогда не получится.

Я услышал, как Терри тяжело вздохнул. По-настоящему тяжело. И его мягкое лицо восьмилетнего человека сразу окаменело. Мы стали свидетелями того, как он расстался со своей мечтой. Из глаз его хлынули слезы, послышался неприятный, гортанный звук — с тех пор нечто подобное я имел несчастье слышать всего раз или два — нечеловеческий вой, сопровождающий внезапный приступ отчаяния.

Сбылась прежняя мечта Терри: он, как его старший брат охромел. Только теперь я выздоровел, и он болел один. Брат, чтобы добраться из точки А в точку Б, пользовался моими старыми костылями, но иногда предпочитал днями напролет оставаться в точке А, а когда отпала надобность в костылях, взял покрытую лаком трость темного дерева. Он выкинул из комнаты все спортивные атрибуты: плакаты, фотографии, газетные вырезки, свой футбольный мяч, крикетную биту и очки для бассейна. Терри хотел забыть о спорте. Но разве это возможно? Разве получится убежать от собственной ноги, влачащей тяжесть разбитых надежд?

Мать старалась утешить сына (и себя тоже) тем, что стала относиться к нему как к маленькому — каждый день предлагала любимую еду (сосиски с тушеной фасолью), сюсюкала словно с младенцем, прижимала к себе и беспрестанно трепала по волосам. Если бы Терри позволил, она бы гладила его по лбу, пока не сошла бы кожа. Отец тоже находился в дурном настроении: хмурился, не в меру много ел, залпом вливал в себя пиво и, как мертвых детей, прижимал к груди спортивные трофеи сына. В тот период он сильно растолстел. В неистовом отчаянии глотал все без разбору, словно его кормили последний раз в жизни. В первые месяцы отец стал надуваться спереди, и его жилистая от природы фигура претерпела внезапное изменение, но затем все распределилось равномерно: талия сравнялась с бедрами и все вместе достигло ширины на четверть дюйма больше проема обычной двери. Во всех бедах он винил меня, и это его немного поддерживало. Чтобы вывернуть наружу его подсознание, не требовалось помощи психотерапевта. Он не прятал свои обвинения под спудом, а выражал прямо — за обедом. Угрожающе махал в мою сторону вилкой, словно изгоняющий беса крестом.