Алое платье (СИ)

Всякий мужчина, которому доводилось гулять от своей жены, изменять ей, помнит сладкие мгновения, проведенные с несравненной любовницей, особенно первые дни, когда ее прекрасные чары удивляли, изысканные ласки сводили с ума, услаждали до изнеможения и потери разума. Перед ним, казалось, открывались новые горизонты счастливой жизни. Не без гордости думая о своих успехах, увлеченный новыми ощущениями, доставляющими несказанное удовольствие, с великой радостью тайком пробирался он по вечерам к ней на свидание, горя желаньем отвлечься в ее объятиях от вечной семейной кутерьмы. И как всегда, во всем виновата любовь, ведь, застив глаза, она порой не позволяет вспоминать о супружеской верности, разобраться в сложной жизненной ситуации. А женщины умеют вскружить голову. Но при едва появившихся осложнениях, всегда неизбежных в таких случаях, он выходил из своего исступленного состояния, исключая всякую возможность колебаний в мыслях и чувствах, подвергал критическому пересмотру свои действия, в какой-то мере проклинал судьбу, искал способы быстрей расстаться со своей подругой, отдалиться от нее как можно дальше и замести следы.

Сидел Захар Матвеевич в своем кожаном кресле, так размышляя, и размышления его вызывали в нем отвращение к самому себе.

х х х

На работе Марина появилась только после выходных. Захар Матвеевич был потрясен, увидев ее, — так она похудела и сникла. Он пригласил свою сотрудницу в кабинет. С минуту они стояли, глядя друг другу в глаза. Захар Матвеевич не решался начать разговор, не знал, с чего начать. Марина, следя за выражением его лица, обо всем догадалась, почувствовав, как от тягостной паузы кровь прилила к вискам и начала пульсировать, она сказала:

— Ну, я слушаю вас.

И он рассказал ей об ультиматуме своей жены. Выслушав его, девушка густо покраснела и опустила голову.

— Что будем делать? — спросил он.

— Выходит, я должна написать заявление.

— Не обижайся, Марина, но другого пути просто нет. Ничего не поделаешь, раз мы с тобой вляпались в такую историю.

— Тогда зачем ты меня спрашиваешь?

— Я хотел, чтобы ты сама приняла решение. Видишь ли, насколько я понимаю, у нас с тобой есть только две возможности: либо ты уволишься по собственному желанию, либо меня выгонят по желанию райкома. Вот и выбирай.

Перспектива вырисовывалась не самая радужная. Марина задумалась.

— Можно подумать, у меня есть выбор.

— Я беспокоился о тебе, как ты добралась тогда до дому? — учтиво и вкрадчиво спросил он после короткой паузы.

— Лучше не спрашивай, не хочу говорить об этом, — ответила она, демонстративно оглядев его с головы до ног, и в глазах ее появилась скрытая обида.

— Рассуди сама, какой сюрприз мы с тобой преподнесли Надежде Яковлевне. Мы ее убили, она сама не в себе, даже слегла в постель и до сих пор не опомнится. А самое неприятное заключается в том, что она может в любой момент передумать и пожаловаться в райком партии на мое аморальное поведение. Какие там сделают выводы, я тебе уже сказал. Она каждый день спрашивает, уволил я тебя или нет. Говорю ей, что ты болеешь, не могу же я уволить просто так, надо чтобы заявление написала. Она все мои оправдания и слушать не хочет. И понять ее можно. А как бы ты поступила на ее месте? Надо сказать ей спасибо, что она сразу не побежала в райком.

— Ну да, очень рада, еще этого не хватало. Я так и думала всегда, что ты меня на нее променяешь.

Захар Матвеевич глянул с недоумением.

— С чего ты взяла? Как это, променяю? — И, притворяясь рассерженным, возмутился: — Что за подозрения? У меня и мыслей таких не было, я не собираюсь с тобой расставаться. Какое-то время мы, разумеется, не будем встречаться, пусть все утрясется. — Он сделал шаг и умоляюще улыбнулся. — Марина, послушай. Ведь я люблю тебя. Пожалуйста, пойми меня. Я никогда не просил тебя ни о чем, это в первый раз! Ты, конечно, имеешь полное право отказаться. Кто же думал, что с нами произойдет такое? Я не знаю, как по-другому поступить. Тебе нелегко остаться без работы, но нам с тобой будет хуже, если без работы останусь я. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю. Я тебя прошу, умоляю: пожалуйста, послушайся меня!

Марина потупила взор и подошла к окну. Небо казалось особенно голубым, как всегда, когда смотришь на него из окна в солнечное весеннее утро.

— А на что я буду жить?

— Не беспокойся об этом. — Захару Матвеевичу стало ясно, что она поддалась его уговорам. Он еще больше почувствовал муки совести из-за того, что вынудил ее пожертвовать собой ради него, в то же время обрадовался своему успеху. Порывшись во внутреннем кармане пиджака, он вытащил пачку денег и отсчитал сто рублей.

— Вот, возьми. Я ежемесячно буду давать тебе по сто рублей, а в дальнейшем подберу хорошее место, может быть, на складе или в детском садике. Про контору, конечно, и думать нечего. Но обещаю, хорошую работу подыщу.

Она повернулась и, борясь с подступающими слезами, сказала:

— Ага, понимаю. Конечно, тебе главное сейчас избавиться от меня, да чтоб я язык не распускала, а потом и забудешь, что я существую на свете. — Однако протянула руку и взяла деньги.

— Марина, напрасно ты так говоришь, я тебя не брошу, и голодной тоже не оставлю.

— Хорошо, я напишу заявление.

Не следует думать, что Марина согласилась с Захаром Матвеевичем просто так, она бы сопротивлялась до последнего, если бы обстоятельства не заставляли рассуждать трезво: она не отступилась от своего намерения отвоевать его, а, не поддавшись уговорам, у нее не осталось бы для этого никаких шансов. Женщины как шахматисты — жертвуют с целью победы, так что в его успехе в большей степени была не его, а ее заслуга.

После разговора Марина сходила домой, проплакалась и вернулась в контору лишь после обеда. С грустным выражением лица человека, навсегда покидающего родимый дом, прерывисто вздыхая, она несколько часов наводила порядок в документах: раскладывала по папкам в нужном порядке бумаги, дрожащей рукой делала записи в журналах. Затем перепечатала накопившиеся за время своей болезни отчеты, а вечером отдала Захару Матвеевичу ключ от сейфа, взяла свои вещи. И они трогательно распрощались.

х х х

На место Марины Захар Матвеевич сначала хотел посадить Настю, но подумал и решил, что с ее внешностью нельзя работать секретаршей. Высокие начальники немедленно пронюхают о красавице и зачастят с постоянными визитами под всякими предлогами, не дадут ему спокойно работать, да и ее замучают. Тогда он озадачился по поводу кандидатуры. Разрешить этот вопрос помогла Никитична. На следующий день с самого утра явилась она к нему и очень задушевно попросила пристроить на место Марины свою племянницу, которую привела с собой.

Имя и фамилия племянницы звучали не совсем обычно: Кристина Онастасенко. Вероятно, родители назвали ее так в честь одной из самых богатых женщин мира Кристины Онассис, дочери греческого миллиардера, потомка царя Креза — Аристотеля Онассиса и жены сотрудника КГБ Сергея Каузова. Возможно, и нет. Собственно, какая разница, не имя человека красит, а человек имя.

Захар Матвеевич хорошо знал всех односельчан, естественно, и ее тоже. Она после школы с полгода работала в виноградарской бригаде, потом училась на отделении «КиП и А» в СГПТУ-73. Красотой Кристина не отличалась, под стать своей тете была высокая и тощая, как гончая собака. Она имела короткую и неровную стрижку, удлиненное лицо, грузинский нос с горбинкой и непомерно большие уши. Вдобавок щеки ее и шею уродовали жирные коричневые прыщи и угри, от вида которых любому человеку становилось немного не по себе. С таким обликом она отнюдь не принадлежала к девушкам, способным пробудить сильную страсть в мужчине. Захар Матвеевич не в силах был смотреть на нее, его взор ушел куда-то далеко, ему даже захотелось совсем закрыть глаза.

Никитична заметила его замешательство, но не придала этому особого значения, всем своим видом изумительно красноречиво показывая, что она умеет держать язык за зубами. К ее чести следует признать, что она, когда заходила в кабинет Захара Матвеевича с письменной жалобой на Настю и застала его с Мариной, никому об этом не проболталась. И теперь на лице Никитичны сияла ласковая укоризна: мне все известно, сам видишь — теперь ничего уже не поделаешь, свою оплошность не исправишь. Мало того, в настойчивости, с которой заместитель главбуха просила за свою племянницу, отчетливо прослеживались призыв к нему отречься от подобных непристойных поступков, раскаяться в своем греховном падении и выражалось недвусмысленное предупреждение.