Алое платье (СИ)

— Надя, прекрати! Прекрати! — повторял он боязливым и неуверенным голосом, каким ни в коем случае нельзя разговаривать с человеком, впавшим в истерику. — Я виноват перед тобой. Успокойся! Успокойся!

Яростно освобождаясь от него, разгневанная Надежда Яковлевна занесла над головой мужа утюг. Подпрыгивая на одной ноге, он изловчился, вырвал у нее орудие мести и только тогда надел брюки. Надежда Яковлевна повернулась обратно в спальню, сделала один шаг и застыла у двери, как бы не решаясь переступить невидимую запретную черту; лицо ее пожелтело, под веками возникли выпуклые зеленоватые круги. Захар Матвеевич, широко открыв глаза, в замешательстве смотрел на нее. Очнувшись, он опрометью кинулся в спальню, взял уцелевший стул и усадил на него обессилевшую жену. Промелькнула мысль: что, если сейчас она умрет. По спине его побежали мурашки. Ощутив прилив сочувствия и угрызения совести, он импульсивно едва не упал перед ней на колени, но, подавив в себе это желание, поспешил достать из тумбочки таблетку нитроглицерина, дал ей и побежал в кухню. Там дрожащей рукой накапал в стакан с водой настойку пустырника и принес. Она выпила. В эти секунды он забыл обо всем на свете, думал только о спасении жены. Не в силах что-либо предпринять еще, не зная, как справиться с нервным напряжением, вытаращив глаза, долго стоял перед ней и молча поддерживал ее за плечи. Прошло минут десять, наконец, она почувствовала некоторое облегчение и произнесла слова, которые он никак не ожидал:

— Что стоишь? Отнеси своей проститутке одежду, околеет ведь на холоде, с голой задницей.

Захар Матвеевич недоуменно взглянул на нее и не знал, как поступить.

— Может, приляжешь? Давай, я помогу.

— Иди! — повысила она голос и шевельнула рукой.

В комнате был полный разгром. Он поднял с пола Маринино платье, белье, разбросанное по всей комнате, и опрометью кинулся в прихожую. Там, надев пальто, снял с вешалки ее плащ, выбежал на улицу и под дождем внимательно осмотрелся в ночной темноте. Кругом ни души. Куда она спряталась, как ее обнаружить? Не кричать же, вдруг кто-то еще услышит. Над хутором висело мрачное темное небо. Ветер порывами бросал на черные дома и деревья холодные снопы дождя, стихал на мгновенье и снова выл и свистел. По обеим сторонам улицы неяркой изреженной гирляндой просвечивали огоньки окон.

Он прошел по середине дороги сначала метров сто в одну сторону, затем — в другую. Все безуспешно. Постоял немного, прижимая к груди одежду, чтобы не вырвало ее ветром и не намочило дождем. Некоторое время озирался кругом, потом тихо позвал:

— Марина.

Молчание. Еще раз произнес ее имя немного громче — опять тишина. Убедившись в бессмысленности поиска, он поднялся на крыльцо и открыл дверь, через которую в дом ворвался сырой резкий ветер. Не раздеваясь, прошел в зал, сбросил пальто на диван, сделал круг по комнате и остановился у шкафа.

— Нет ее, наверное, убежала.

Надежда Яковлевна сидела в зале с пустым стаканом в руке, наклонив голову, беззащитная, растерянная. Ее волосы растрепались. Она ничего не ответила, подняла голову и посмотрела ему в лицо. Для взрослого мужчины, с сединой на висках, попавшего в такую историю, непросто было встретиться глазами со своей женой.

— О господи, боже мой! Как тяжело жить на свете! — вздохнув, произнесла она. — Губы ее дрожали, в глазах стояли слезы. — Теперь я знаю, чем занимается мой муж, пока меня нет дома. Больные жены никому не нужны…

— Надя, прости меня, это просто недоразумение. Я ее случайно встретил по дороге с работы, на улице шел дождь, решил подвезти до дому, и пригласил попить чаю. Никаких таких мыслей у меня и не было. А тут как-то само собой получилось, против воли… Нечистый попутал… Дьявол в меня вселился, что ли?

Отойдя от шкафа, он сел на диван и закрыл лицо руками.

— Хватит ерунду молоть! О чем ты говоришь? Зачем врешь мне? — Она тяжело вздохнула, прижимая стакан к груди; лицо ее оставалось мертвенно-бледным. — Почему? Почему я должна все это терпеть? — сорвался с ее губ возглас досады, похожий на короткий стон. — Я больше так не могу…

Захар Матвеевич сидел сам не свой, обдумывая последствия конфуза и безуспешно пытаясь справиться со стыдом и смятением; он то закрывал лицо, то тер руками о колени, сжимая пальцы в кулак и разжимая их. Картина складывалась мрачная, ему казалось, что произошла катастрофа. История его любовных похождений, если жена не смолчит о ней, в райкоме партии наделает много шума. Помимо этих грозящих ему неприятностей предстоит еще выслушивать сплетни и насмешки односельчан, всех знакомых. Он считал себя обреченным человеком.

— Нет, нет, я не вру! — выдавил из себя, наконец, он после нескольких бесконечных минут напряженной тишины, отрицательно покачав головой. — Разве стал бы я умышленно рисковать своей должностью? Ты же знаешь, что будет, если слух дойдет до райкома партии. И тебе изменить я не хотел, просто так получилось. Я ведь о тебе только и думаю!

Надежда Яковлевна молчала. Ее странное спокойствие насторожило его. Он все больше терялся и все напряженней размышлял о том, как убедить жену в своей невиновности, чтобы она простила и никому не рассказала о его позоре. Но как можно это сделать, при помощи каких доводов, если она все видела своими глазами? «Идиотизм, какой я идиот! Кто меня дернул именно сегодня привести Марину в дом! Столько времени было, нет, надо именно сегодня. Он встал, походил по комнате, прошел мимо зеркала, не-произвольно глянул в него и увидел свое лицо в лихорадочном состоянии. Глаза выражали беспредельное отчаяние. Отвернувшись, вышел в кухню и попил холодной воды.

— Тебе не принести водички?

— Отстань, — резко ответила Надежда Яковлевна.

— Надя, я ждал тебя, готовился к твоему приезду: пель-меней вот налепил. Пойдем, я тебя угощу, с дороги, наверное, проголодалась.

Надежда Яковлевна возмутилась:

— Ты меня уже угостил, сыта по горло. Я всегда знала, что у тебя совести нет. Я для тебя никто, живешь только для себя, меня не замечаешь. Всю жизнь мне сгубил, глядеть не могу на твою противную рожу! Лучше уйди с моих глаз! Подохнуть бы быстрее, чтоб отмучиться и не видеть тебя никогда.

— Надя, — сказал он, — успокойся, тебе нельзя волноваться. Что же теперь сделаешь, если так случилось? Прости меня, если можешь. Ты у меня единственная, кем я дорожу, кого люблю. Да, я допустил глупость. Поверь мне, я не хотел этого.

Она закатила глаза.

— Что я слышу? Он не хотел этого! Тебя что, эта потаскуха насильно затащила в постель? Как тебе не стыдно!

— Мне трудно говорить об этом, но я тебя очень прошу, — сказал он упавшим голосом, в котором послышались мольба и горечь, — постарайся обо всем забыть. — За что ты так злишься на меня? Я же тоже живой человек, сколько лет живу без бабы, а тут она меня приласкала, я и не сдержался.

— Это ложь! — воскликнула она. — Как ты смеешь говорить мне такие мерзости? Какой ты подлец! Уже подыхать пора, а тебе все мало, кобель ненасытный. Я знаю, что не нужна тебе. Не держу, можешь идти на все четыре стороны. Все забирай и уходи, только, ради Бога, оставь меня в покое. — Ее всю затрясло, на глазах опять выступили слезы. — С молодых лет всю душу истрепал, терпения моего больше нету.

Захар Матвеевич пристально смотрел на жену. Будь в самом деле ни в чем не повинен, он при своем характере не стерпел бы ее слов, грубо урезонил ее. А сейчас он надел на себя личину покаяния. Для ее возмущения и негодования имелось серьезное основание, свидетельствовавшее против него. Он подошел и положил руку на плечо жены. Надежда Яковлевна вздрогнула, она была на грани повторной истерики.

— Надя, Надя, успокойся, — попытался он усмирить ее. — Не надо нервничать, дорогая моя. Все это просто нелепая глупость.

— Что ты кричишь? Что ты кричишь? — И ты… ты думаешь, я прощу тебя? Я убедилась, ты всегда находишь себе оправдание, всегда врешь. Все, хватит! Мое терпение лопнуло!

Захар Матвеевич угрюмо покачал головой.