Человек в этом мире — большой фазан

Сторож смеется: «В этом возрасте кому еще охота видеть себя голым в зеркале».

«Мебель им богатые соседи подарили, — сообщает Виндиш. — Да еще телевизор. Рядом живет одинокая женщина. Эта старуха, как пишет скорняк, дама привередливая. Мяса не ест. Говорит: если поест, умрет».

«Слишком шикарно живут, — отзывается столяр. — Пусть бы приехали в Румынию — тут бы всё ели».

«У скорняка хорошая пенсия. Жена — уборщица в доме для престарелых. Там хорошо кормят. Когда у кого-нибудь из стариков день рождения, устраивают танцы».

Сторож смеется: «Это как раз для меня. Хорошая кормежка и пара молодых баб».

Сторож куснул сердцевину яблока. Белые семечки упали ему на пиджак. «Почему, и сам не знаю, — бормочет сторож, — не могу никак решиться подать».

На лице у сторожа Виндиш видит стоячее время. На щеках видит — всему тут конец, и сторож останется даже после конца.

Виндиш глядит на траву. Ботинки у него белые от муки. «Когда уже начал, — говорит он, — дальше все идет само собой».

Сторож вздыхает: «Если ты один — трудно это. Ждать приходится долго, а моложе мы не становимся, только старше».

Виндиш тронул рукой штанину. Рука у него холодная, а бедро теплое. «Здесь становится только хуже, — втолковывает он сторожу. — Они заберут у нас яйца и кур. Заберут даже кукурузу, которая еще только вырастет. Они и дом у тебя заберут, и двор».

Полнолуние. Виндишу слышно, как заходит в воду крыса. «Я чувствую ветер, — говорит он. — У меня шишки на ногах болят. Скоро дождь пойдет».

У стога соломы собака. «Ветер из долины дождя не принесет, — замечает сторож. — Разве что облака и пыль». — «Должно быть, гроза будет, — сказал Виндиш. — Снова посбивает плоды с деревьев».

Луна стала красной.

«А что Руди?» — спрашивает сторож.

«Он на отдыхе, — отвечает Виндиш. Он чувствует, как ложь горит у него на щеках. — Со стеклом в Германии иначе, чем здесь у нас. Скорняк пишет, чтобы мы привезли с собой наш хрусталь. И еще фарфор, и перья для подушек. Зато скатерти и постельное белье не нужны. Там этого добра полным-полно. А вот меха очень дорогие. Меха и очки».

Виндиш пожевал стебелек. «Начать нелегко».

Сторож поковырялся пальцем в коренном зубе. «Работать повсюду нужно».

Стебелек Виндиш обмотал вокруг указательного пальца. «Одно тяжело, — так скорняк пишет, — есть болезнь, которую все мы помним еще с войны: тоска по дому».

Сторож сжимает в руке яблоко. «У меня бы не было никакой такой тоски. Ведь там одни немцы».

Виндиш завязывает на стебельке узелок. «Скорняк пишет, что у них побольше иных национальностей, чем здесь. Турки есть, негры. И они быстро размножаются».

Он протаскивает стебелек между зубами. Стебелек холодный. И десны у него холодные. Во рту у Виндиша небо. Ночное небо и ветер. Между зубами стебелек рвется.

Капустница

Амалия стоит перед зеркалом. Белье у нее розовое. Под пупком разрослись белые кружева. Сквозь просветы в кружеве Виндиш видит кожу на коленях у Амалии. На коже тоненькие волоски. Колени белые и круглые. В зеркале Виндиш видит колени Амалии еще раз. Он видит, как кружевные просветы наплывают друг на друга.

В зеркале застыли глаза жены Виндиша. А кружево мигающий глаз самого Виндиша мигом натянул. Налился кровью и разорвал. После связал в зрачке снова.

Окно открыто. В стекле — яблоневая листва.

У Виндиша горят губы. Они бормочут. В комнате их бормотанье становится разговором с самим собой. Себе под нос.

«Он с собой разговаривает», — говорит в зеркало жена Виндиша.

В комнату через окно залетает бабочка-капустница. Виндиш глядит ей вслед. Ее мучнистые крылья поднимают ветер.

Жена Виндиша в зеркале поднимает руку. Морщинистыми пальцами поправляет бретельки на плечах Амалии.

Капустница вьется над гребнем Амалии. У Амалии удлиняется рука, когда она проводит гребнем по волосам. Капустницу она сдувает, как муку. И бабочка, сев на зеркало, покачивается в нем на животе Амалии.

Жена Виндиша, прижав палец к зеркалу, раздавила бабочку.

Амалия распылила под мышками два больших облака. Они из-под рук заплывают в белье. Баллончик у Амалии черный. Яркими зелеными буквами на нем написано «Ирландская весна».

На спинку стула жена Виндиша вешает красное платье. Под сиденье ставит белые босоножки на высоких каблуках и с узкими ремешками. Амалия открывает сумочку. Накладывает кончиком пальца тени на веки. «Не слишком ярко, — предупреждает жена Виндиша, — а то люди станут болтать». Ее ухо осталось в зеркале. Оно большое и серое. Веки у Амалии светло-голубые. «Достаточно», — говорит жена Виндиша. Тушь для ресниц из сажи. Амалия приблизила лицо к зеркалу почти вплотную. Взгляд у нее стеклянный.

Из сумочки на ковер выпала серебристая пластинка. На ней много белых круглых пупырышков. «Что это у тебя?» — спрашивает жена Виндиша. Амалия, наклонившись, заталкивает пластинку в сумочку. «Пилюли», — говорит она, выкручивая из черного футляра помаду. Жена Виндиша воткнула в зеркало свои скулы. «Для чего тебе пилюли? Ты же не больна».

Амалия через голову надевает красное платье. Ее макушка выглядывает из белого воротничка. Спрятав под платьем глаза, Амалия сказала: «Я их принимаю на всякий случай».

Виндиш сдавил руками виски и вышел из комнаты. На веранде он сел за пустой стол. Комната темная. Она лишь затененный проем в стене. Солнце потрескивает в кронах деревьев. Сверкает только зеркало. В зеркале — красный рот Амалии.

Маленькие старухи в черных платках проходят мимо дома скорняка. Старух опережают тени от платков. Тени раньше их окажутся в церкви.

Амалия в белых туфлях на каблуках ступает по булыжнику. Сложенное вчетверо прошение она держит в руке, как бумажник. Вокруг икр колышется красное платье. По двору растекается запах «Ирландской весны». Под яблоней платье Амалии темнее, чем на солнце.

Виндишу видно, как Амалия при ходьбе ставит ноги на землю косо.

Над калиткой взлетает прядь ее волос. Калитка захлопывается.

Месса

Жена Виндиша стоит во дворе за черным виноградом. Спрашивает: «Ты не идешь к мессе?» В глазах у нее наливаются виноградины. Зеленые листья растут из подбородка.

«Я из дому не выйду, — говорит Виндиш, — не хочу слышать от людей: теперь, мол, очередь твоей дочки».

Виндиш поставил локти на стол. У него тяжелеют руки. На свои тяжелые руки он кладет лицо. Веранда не вырастает. Ведь день на улице. Внезапно она падает на новое место, где прежде никогда не была. Виндиш ощущает толчок. К ребрам у него подвешен камень.

Он закрывает глаза. Чувствует глазные яблоки на ладонях. Глаза чувствует, но не лицо.

У него безоружные глаза и камень под ребрами. Виндиш кричит: «Человек в этом мире — большой фазан». Голос, который он слышит — не его. У Виндиша безоружный рот. А сказали это стены.

Пылающий шар

Пятнистые свиньи соседа спят в дикой моркови. Черные старухи выходят из церкви. Солнце сверкает. Оно поднимает над тротуаром старух вместе с их маленькими черными башмаками. Руки у них дряблые от четок. А взгляд еще просветленный молитвами.

Церковный колокол за домом скорняка бьет точно в полдень. Солнце — огромный циферблат над полуденным звоном. Месса закончилась. Небо раскалено.

Тротуар позади старух пустынен. Глаза Виндиша скользят вдоль домов. Ему виден конец улицы. «Амалия уже должна была вернуться», — думает Виндиш. В траве стоят гуси. Они белые, как босоножки Амалии.

Слезка лежит в шкафу. «Амалия ее не наполнила, — размышляет Виндиш. — Всегда, когда дождь, Амалии нет дома. Всегда она в городе».

На свету движется тротуар. Гуси будто плывут. В крыльях у них — белые платки. Но белоснежные босоножки Амалии все не идут.

Скрипнула дверца буфета. В бутылке булькает. На языке у Виндиша влажный пылающий шар. Шар перекатывается у него в горле. В висках дрожит огонь. Шар распадается, лоб Виндиша пронизывают горячие нити. А через волосы пробором тянется зазубренная борозда.