Мозг Эндрю

Влюбленные живут друг у друга в умах. У меня в голове Брайони находила определенную степень гражданской активности, знакомой ей по разговорам отца. С той лишь разницей, что мы принадлежали к разным эпохам.

Ясно.

Вам не все обо мне известно, док: вы ведь слышите лишь то, чем я сам хочу поделиться. А я всегда учитываю историю своего времени. Я всегда учитываю контекст жизни.

Контекст.

Вот именно: он концентрическими кругами расходится по поверхности до самых звезд. Уилл был смышленым малым, и я откликнулся на просьбу Брайони, хотя мне, как гостю, в любом случае не пришло бы в голову муссировать наши политические разногласия. Но если уж выбирать между мной и Уиллом, то, видимо, я бы оказался более убежденным патриотом. Кто широко смотрит на вещи, тот не может стопроцентно верить в незыблемость нашей страны. Особенно если знать, кто стоит у руля.

А ты знаешь?

О, не сомневайтесь! Кто-кто, а я-то знаю.

Уилл и Бетти ничем не напоминали коротконогих карликов-уродцев, у которых большая голова и мощный торс. Их отличали безупречные, гармоничные пропорции. Как я понял, они, располагая фиксированным источником дохода, старались жить по средствам и в то же время с достоинством. Уилл отличался сценически эффектной внешностью; Брайони явно унаследовала его мелкие, точеные черты лица и светло-голубые глаза. Он был не лишен щеголеватости и тщательно взбивал копну седых волос. У Бетти было плоское кукольное личико, довольно характерное для «маленьких». Одевались они, как принято в южной Калифорнии, в светлые тона: отутюженные слаксы, рубашки, блузы, на ногах у него — лоферы, у нее — открытые босоножки. Бетти слегка располнела, но ее молодили асимметрично подстриженные каштановые волосы с тщательно закрашенной сединой, милая улыбка и неизменное выражение лица: сочувственное и понимающее. Благодаря общительности характера от родителей Брайони исходил артистический задор, оставшийся от прежней жизни. С различными труппами лилипутов они много гастролировали с песенными и танцевальными номерами, а то и участвовали в развлекательных программах Всемирных выставок: одетые в соответствующие народные костюмы, встречали гостей в павильонах зарубежных стран. Рассказывали они мне об этом охотно. Им довелось выступать даже в Лас-Вегасе. Целая стена в кабинете Уилла была увешана фотопортретами с автографами неизвестных мне шоуменов. Родителей Брайони приглашали и на телевидение, и в цирковую антрепризу братьев Ринглинг: я видел снимки, на которых Бетти стоя гарцует на лошади, а Уилл в костюме тамбур-мажора дирижирует оркестром клоунов. Но чтобы выходить на разогреве — такого никогда не бывало, похвалился Уилл, да и сейчас позови нас — ни за что бы до такого не опустились.

Как по-вашему, док, почему все миниатюрное вызывает у нас нежность? Начиная с масштабных моделей машинок, с которыми мы играли в детстве. Больше всего у нас ценилась точность воспроизведения настоящего автомобиля. А что вы скажете насчет кошек? Я их всегда недолюбливал, но мог часами играть с котенком, проверяя его реакцию при помощи бумажки на веревочке. И вот теперь — Уилл и Бетти. Люди-игрушки, люди-котята, масштабные модели. Думать о них было приятно, каждый миг, проведенный в их обществе, был неповторим. Словно ты приехал в незнакомый край, в какой-то экзотический уголок, о котором не грех написать домой, если только у тебя есть куда и кому писать. Не всякий может рассчитывать, что такие люди окажут ему радушный прием и воспримут, как равного; впрочем, это само себе звучит смешно.

Значит, твоя нежность проявлялась сверху, свысока, с позиций более совершенной касты рода человеческого.

Ну почему же? Через пару дней их вид уже воспринимался как норма. Когда мы вчетвером садились за стол, Брайони казалась мне огромной; к ужину она переодевалась и выходила с зачесанными назад распущенными волосами до плеч. Совершенно прелестная, но несуразная, как Алиса в Стране чудес. А меня не покидало ощущение, что я, встав со стула, непременно пробью головой потолок. Между прочим, голос Уилла, как и его жены, был лишен тембра и звучал словно под сурдинку, порой даже неразборчиво, будто издалека.

Однажды утром, когда Брайони поехала с матерью на такси в торговый центр за покупками, Уилл позвал меня в их тесный садик пить кофе. Он закурил сигару, положил ногу на ногу и предоставил мне заговорить первым, чтобы он мог сориентироваться и поддержать беседу. В нем обнаружилась некоторая напористость, какая-то внутренняя потребность самоутвердиться перед человеком нормального телосложения. Как собеседник он оказался довольно агрессивным. Стоило мне упомянуть, что мы с Брайони читали вслух Марка Твена, как он, покачав головой, высказался: «И как вам финал “Гекльберри Финна”, профессор? Совершенно недотянут, правда? Для меня это угробило весь роман. Когда под конец является Том, это полное поражение Твена, хилая уловка для того, чтобы кое-как закруглиться, а уж восхваление сплава Гека и Джима по реке — вообще ни пришей ни пристегни. Я кое-что знаю о жестокой изнанке жизни и уверяю вас, это позорный финал: Твен скомкал окончание и загубил книгу, которая могла бы стать вровень с величайшими произведениями всех времен».

«А вы в курсе, Уилл, что Марк Твен на семь лет приостановил работу над книгой ради создания именно такого финала?»

«Естественно, я в курсе, потому и завел об этом речь. Он просто исписался и сказал себе: да пошло оно все к черту, нужно хоть как-то спихнуть эту вещь. Подлить вам кофе?»

Между прочим, Эндрю, я согласен с его оценкой.

Я спросил его насчет «Волшебника страны Оз»: довелось ли ему если не сниматься в кино (это все же было другое поколение), то хотя бы играть в какой-нибудь постановке? Сделав глубокую затяжку, он положил сигару в пепельницу. «Профессор, при чем тут кино — надо книгу читать. А вы ее не читали, правда?» В общем, подловил он меня, Уилл. Некоторые усматривают здесь коммунистические настроения».

«Где?»

«В “Волшебнике страны Оз”. Видите ли, мораль этой книжки такова: не полагайся на меня, не доверяй мне, мое правление — афера, а у тебя есть все, чтобы взять власть в свои руки. У тебя и у твоих товарищей. Чтобы совершить переворот, достаточно собраться с духом, пораскинуть мозгами, все люди равны, кроме, конечно, той банды, что наверху, — и весь мир у твоих ног. Некоторые утверждают, что это аллегория коммунистического режима.

«Право, не знаю, Уилл. Аллегория всего-навсего подразумевает, что слово употреблено не в прямом значении, верно? Тогда кто такие Жевуны, и почему Злая Колдунья Запада — именно с Запада, и почему дорога вымощена желтым кирпичом? За этим должен скрываться какой-то иной смысл».

«Дорога, мощенная желтым кирпичом, — это, вероятно, дорога к богатству. Злая Колдунья Запада — она, видимо, и воплощает Запад, понимаете, то бишь нас с вами, а учитывая, что ее окружение составляют полчища лживых обезьян, она грозит стать еще хуже нынешнего фальшивого Волшебника, если ее не остановят. А кого воплощают Жевуны — я знаю. Уж поверьте».

Расскажу вам о прощальном вечере, устроенном в нашу честь.

Ради вас устроили прощальный прием?

Да, Уилл и Бетти — чтобы объявить о нашей помолвке. Пришли в основном «маленькие». Вы наблюдали, как в Нью-Йорке образуются кварталы — греческий, итальянский, мексиканский, как корейцы открывают круглосуточные магазинчики, а мусульмане монополизируют такси? Примерно так же в том городке сложилась прослойка маленьких людей, которые прежде подвизались в индустрии развлечений. Один патриарх сидел в кресле, окруженный всеобщим почтением, — возможно, это был последний из Жевунов. Спиртное лилось рекой, птичий щебет набирал децибелы. Естественно, вскоре ковер свернули в рулон, чтобы Уилл и Бетти исполнили один из своих водевильных номеров — танец на песенку Джорджа М. Коэна: «…а имя Мэри, Мэри — что может проще быть…» Выступали они с изяществом и легкостью, радостно смеялись, выполняя то или иное па, Уилл в какой-то момент лихо отбил степ, а Бетти воздела глазки к небу. Аккомпанировал им кто-то из приглашенных: взобравшись на фортепианный табурет, он подпевал глухим тенорком, и все шло прекрасно, мы с Брайони составляли почтенную публику, Брайони сидела у моего кресла на полу, поджав под себя ноги, и лучилась счастьем. «Но люди важные, вальяжные, зовут ее Мари…» Потом и гости исполнили свои коронные номера: кто пародию на лекцию, кто чтение стишков — причем необычайно смешно, а в какой-то момент маленький пастор местной церкви, столкнувшись со мной у стойки с напитками, поинтересовался, каковы были бы мои действия, будь я президентом, для усмирения небывалых пертурбаций мирового масштаба. Я ответил, что ради такого дела взялся бы за оружие; хотя это и противоречило его принципам, он посмеялся.