Аэропорт

Мел снова взял микрофон:

— Говорит машина номер один, вызываю КДП. Мне нужна постоянная информация об идущем на посадку самолёте. Прошу оставить эту частоту исключительно в моём распоряжении.

— Есть, — последовал ответ руководителя полётов. — Мы уже переключили все регулярные рейсы на другую частоту. Будем давать вам постоянную информацию.

Мел подтвердил приём и отключился.

— Что теперь будет? — спросила Таня.

— Будем ждать. — Мел снова поглядел на часы.

Прошла минута. Две минуты.

Из автомобиля было видно, как рабочие продолжают лихорадочно рыть траншеи впереди и по бокам застрявшего лайнера. Прорезав мрак светом фар, подкатил ещё один грузовик. Откинув задний борт, рабочие выпрыгнули из кузова и присоединились к тем, кто уже трудился возле самолёта. Коренастая фигура Патрони появлялась то здесь, то там; он давал указания, подбадривал.

Снегоочистители и грейдеры стояли, вытянувшись в цепочку, и ждали. «Прямо как стервятники», — подумалось Мелу.

Молчание нарушил Томлинсон.

— Знаете, о чём я думаю? Когда я был мальчишкой — и ведь не так уж много с тех пор воды утекло, — здесь были ещё поля и луга… Летом колосились пшеница и ячмень, на выгоне паслись коровы. И был маленький травяной аэродром, совсем крошечный — никто и подумать не мог, что он разрастётся в махину. Рейсовые самолёты принимал только городской аэропорт.

— На то вам и авиация, — сказала Таня. Она рада была перевести разговор на другое, отвлечься на минуту от мыслей о том, чего они все ждали в таком напряжении. — Мне кто-то говорил, что, когда работаешь в авиации, жизнь кажется длинней, потому что всё здесь так часто и так быстро меняется.

— Ну, не всё и не так уж быстро, — возразил Томлинсон, — а аэропортах, например, перемены происходят не слишком-то быстро. Как вы считаете, мистер Бейкерсфелд, это верно, что через три-четыре года в авиации будет сплошной хаос?

— Хаос — вещь относительная, — сказал Мел. Всё его внимание по-прежнему было приковано к тому, что происходило за стеклом его машины. — В жизни, мы сталкиваемся с ним в самых разных проявлениях и так или иначе приспосабливаемся.

— Вам не кажется, что вы уклоняетесь от прямого ответа?

— Да, — сказал Мел, — вероятно.

И не удивительно, подумал он. До философии ли сейчас, когда такое происходит. Но он чувствовал стремление Тани хоть как-то — хотя бы внешне — ослабить напряжение. Он без слов остро ощущал все нюансы её чувств и настроений, и это лишний раз подтверждало ему, как крепнет их духовная связь. К тому же, сказал он себе, ведь этот самолёт, которого все они ждут, не зная, сможет ли он сесть без аварии или нет, — эго самолёт «Транс-Америки», а Таня — одна из служащих этой компании, она помогала отправлять его в полёт. Именно она ближе всех соприкоснулась с людьми, которые находились сейчас там, на борту этого самолёта.

Сделав над собой усилие, Мел постарался вникнуть в слова Томлинсона.

— Так было всегда, — сказал Мел, — в авиации прогресс в воздухе постоянно опережал прогресс на земле. Временами нам казалось, что мы нагоним и пойдём в ногу — в середине шестидесятых годов мы почти достигли этого. И всё же так не получилось. Видимо, самое большее, чего мы можем добиться, — это не слишком плестись в хвосте.

Но репортёр не унимался.

— Что же мы должны предпринять в отношении аэропортов? Что мы можем предпринять?

— Прежде всего мы должны научиться мыслить шире, давать волю воображению. Нужно освободиться от железнодорожного способа мышления.

— Вы считаете, что мы от него ещё не освободились?

Мел кивнул.

— К несчастью, мы сталкиваемся с ним довольно часто. Все наши старые аэропорты представляют собой просто имитацию железнодорожных вокзалов, потому что их строителям приходилось опираться на опыт своих предшественников. Потом это стало уже шаблоном. Вот почему и в наши дни так много «вытянутых» аэропортов, где здание аэровокзала тянется до бесконечности и пассажиры вынуждены вышагивать не одну милю.

— А их не перестраивают? — спросил Томлинсон.

— Только кое-где, и то очень медленно. — Несмотря на серьёзность момента, разговор этот задел Мела за живое. — Кое-где строятся циркообразные аэропорты — вроде пирога с начинкой, с автомобильными стоянками, расположенными внутри самого аэровокзала, а не за его стенами; там пешее передвижение пассажиров по аэровокзалу сокращено до минимума с помощью скоростных горизонтальных эскалаторов, а кроме того, самолёты подъезжают к пассажирам, а не наоборот. Это говорит о том, что аэропорт начинает завоёвывать себе место как самостоятельная единица, а не просто приставка к чему-то. Творческая мысль прокладывает себе путь, и мы даже начинаем прислушиваться к заокеанским веяниям. Лос-Анджелес предлагает соорудить большой океанодром; Чикаго — аэропорт на искусственном насыпном острове на озере Мичиган. И это ни у кого не вызывает улыбки. «Америкен Эйрлайнз» проектирует постройку гигантского гидравлического лифта, с помощью которого самолёты будут размещаться один над другим на время погрузки и разгрузки. Но все эти нововведения внедряются медленно, авиакомпании действуют несогласованно, и мы строим аэропорты без всякого полёта фантазии, как лоскутное одеяло. Это всё равно, как если бы каждый абонент сам соорудил себе телефон, а затем все начали бы включать их, кто как сумеет, в общую сеть.

Радиопозывные прервали слова Мела.

— КДП — машине номер один и городу двадцать пять. Чикагский центр сообщает: по его расчётам, интересующий вас самолёт войдёт в зону наблюдения и будет передан КДП Линкольна в ноль один семнадцать.

На часах Мела было один час шесть минут пополуночи. Значит, самолёт прибывал на минуту раньше, чем рассчитывал руководитель полётов. В распоряжении Патрони оставалось на минуту меньше времени; в распоряжении Мела — только одиннадцать минут. После чего он должен будет принять решение.

— Машина номер один, произошли ли изменения на ВПП три-ноль?

— Изменений нет.

Не слишком ли он рискует, дотягивая до последнего, думал Мел. Он с трудом удерживался, чтобы не дать сигнала машинам снежной команды, но всё же взял себя в руки. И в том и в другом случае ответственность, ложившаяся на его плечи, велика. Не так-то просто отдать приказ, который превратит в обломки мощный современный лайнер стоимостью в шесть миллионов долларов. Ещё оставалась надежда, что Патрони справится со своей задачей, но с каждой секундой это становилось всё более сомнительным. Мел увидел, что прожекторы, установленные перед «боингом-707», и некоторое другое оборудование отводят в сторону. Но двигатели ещё не были запущены.

— А кто они такие — эти творцы нового, о которых вы говорите? — спросил Томлинсон. — Кто это?

— Ну, перечислять их по именам было бы нелегко, — рассеянно ответил Мел.

Он напряжённо наблюдал за происходившим на поле. Теперь всё пространство перед «боингом-707» было очищено от машин, и Мел увидел запорошённую снегом фигуру Патрони, поднимавшегося по трапу в пилотскую кабину лайнера. На последней ступеньке Патрони остановился, обернулся и махнул кому-то рукой; видно было, что он кричит что-то стоявшим внизу. Вот он открыл дверь самолёта и исчез за ней, и почти тотчас другая, более стройная и подвижная фигура поднялась по трапу за ним следом. Дверь самолёта захлопнулась. Трап откатили. Томлинсон снова спросил:

— Мистер Бейкерсфелд, не назовёте ли вы хоть кого-нибудь из этих людей — из тех, кто не лишён воображения и яснее представляют себе будущее аэропортов.

— Верно, — сказала Таня, — если можете, назовите…

«Они затеяли игру в шарады, когда в доме пожар», — промелькнуло в голове у Мела. Ну что ж, если Таня хочет, чтобы он принял участие в этой игре — пожалуйста.

— Надо подумать, — сказал он. — Фоке из Лос-Анджелеса; Джозеф Фостер из Хьюстона — сейчас он в Американской ассоциации воздушного транспорта; Элан Бонд из правительства и Томас Сюлливан из управления Нью-Йоркского порта. Затем из авиакомпаний: Хейлеби из «Пан-Ам»; Херб Годфрей из «Юнайтед». В Канаде — Джон С. Паркин. В Европе — Пьеро Кот из «Эйр-Франс»; граф Кастелл в Германии. Есть и другие.