Большая грудь, широкий зад

У собак нюх тонкий, они и вывели на него охотников. Опершись на руки и задрав голову, он глядел на наставленные ему в грудь дула ружей. Хотел выругаться, но из глотки вырвался какой-то волчий вой. Охотники испуганно смотрели на него, собаки тоже опасались приблизиться.

Наконец один решился: подошёл и потянул его за руку. Его будто жаром обдало. Собрав последние силы, он обхватил охотника за пояс, укусил и тут же рухнул без чувств. Упал и охотник. Больше Пичуга не сопротивлялся. Словно сквозь сон, он ощущал, что его тащат, как убитого зверя. Так, покачиваясь в воздухе, он и вплыл в горную деревушку.

Пришёл в себя в небольшой лавчонке, где продавалась всякая всячина. В жестяной печурке гудел огонь, и от жара всё тело кололо, как иголками. Он был абсолютно голый и чувствовал себя лягушкой, с которой содрали кожу. Он заворочался и завыл, желая сбежать отсюда, от этого огня. Охотник, смекнувший в чём дело, вытащил его сначала во двор, а потом устроил в крошечной комнатушке, где хранились какие-то товары. Хозяйка лавки, надо сказать, усердно ухаживала за ним. Когда она первый раз влила ему в рот ложку бульона, у него даже слёзы выступили.

Три дня спустя его завернули в циновку и куда-то понесли. Там солидно одетый человек стал задавать вопросы на своём квакающем японском. А у него язык будто окостенел, ничего не мог произнести.

— Потом, — рассказывал Пичуга, — принесли небольшую грифельную доску, мел и предложили что-нибудь написать… А у меня пальцы что птичья лапа… Ухватил мел, а руку сводит, не удержать… Что тут напишешь! Думал, думал, в голове — каша. Пыхтел, пыхтел — два иероглифа таки пришли на ум… «Чжун» и «го» — точно, «чжунго»… И вот на этой доске я коряво-прекоряво вывел два иероглифа… больших таких… два великих иероглифа… Чжунго — Китай!

Глава 40

За два месяца Пичуга выступил более пятидесяти раз, исколесил весь Гаоми. Поднявшийся вокруг него ажиотаж поутих, и стали возникать сомнения в достоверности этой истории, обраставшей всё новыми подробностями и чудесами. Возможно ли такое диво дивное? Так, в горах, все пятнадцать лет и провёл?!

— Мать вашу! — ругался Пичуга. — Трепать языком — спина не болит. Подумаешь, пятнадцать лет, пшик — и пролетели. А я всё это выстрадал — год за годом, месяц за месяцем, день за днём! А ну попробуйте, проведите так лет пять, коли кишка не тонка!

Да, пятнадцать лет — это, конечно, не сахар, но чтобы столько всего — и схватка с медведем, и разговор с волком… Разве возможно такое?

— Мать вашу! — кипятился Пичуга. — Если не было ни того, ни другого, так что я вообще в этой японской глухомани, в горах и чащобах, пятнадцать лет делал?

Два месяца назад, когда Пичуга впервые переступил порог нашего дома, я пережил страшное потрясение. Я понимал, что его появление как-то связано с Птицей-Оборотнем, тут же вспомнились её любовные утехи с немым и смертельный прыжок с утёса, но чтобы у неё был ещё и такой странный жених… Когда я посторонился, чтобы пропустить его, во двор выбежала рыдающая Лайди в простыне, обмотанной вокруг талии. Под кулаком немого прорвалась оконная бумага, показалась верхняя половина его тела и послышался крик: «То! То!» Лайди споткнулась и упала. Простыня была в крови. Вот такой обнаженной, страдающей — она и предстала перед Пичугой. Поняв, что во дворе посторонний, она поспешно закуталась в простыню. По ногам у неё текла кровь.

Тут вернулась матушка. Она гнала козу, таща за руку восьмую сестру. Безобразный вид Лайди её, похоже, не сильно удивил, а вот завидев Пичугу, она так и хлопнулась задом на землю.

Потом она рассказывала, что сразу поняла: он пришёл получить должок, и притом с процентами. Придётся расплачиваться за птиц, съеденных пятнадцать лет назад. Возвращение Пичуги Ханя означало конец высокого положения и достатка, во имя которых семья Шангуань принесла в жертву старшую сестру. Тем не менее матушка принимала его как желанного гостя и потчевала обильным угощением. Пичуга, эта свалившаяся с неба странная птица, сидел у нас во дворе, привычно держась за своё сокровище между ног, и тупо смотрел на хлопотавших матушку и Лайди. Сестру тронула его необычная история, и она на время забыла о страданиях, которые причинял ей немой. Тот как раз ввалился во двор и с вызовом уставился на Пичугу.

С палочками Пичуга обращался так неумело, что не мог подцепить ни кусочка курятины. Матушка предложила есть руками. Он поднял на неё глаза:

— Ведь она… моя… жена…

Матушка с ненавистью глянула на немого, который жадно грыз куриную голову.

— Она… уехала… далеко…

Матушка, добрая душа, не могла отказать Пичуге в просьбе пожить у нас, не говоря уже о том, что за это высказались глава района и управляющий филиала уездной гражданской администрации:

— Идти ему некуда, все просьбы таких вырвавшихся из ада людей нужно удовлетворять, к тому же…

Тут матушка прервала управляющего:

— Чего тут рассуждать! Пришлите кого-нибудь, чтобы помогли прибраться в пристройке.

Вот так легендарный герой Пичуга Хань занял у нас две комнаты в восточной пристройке, где когда-то жила Птица-Оборотень. Матушка достала с запылённой балки источенную жучками картину с её изображением и повесила на северную стену. Увидев её, вернувшийся с очередного выступления Пичуга заявил:

— Я знаю, кто обидел мою жену, и рано или поздно отомщу.

Необыкновенная любовь между старшей сестрой и Пичугой Ханем походила на маки в болотистых низинах: эти цветы опьяняют и сводят с ума своей красотой. В тот полуденный час немой отправился в кооператив за выпивкой. Сестра, присев под персиковым деревом, стирала бельё, матушка на кане мастерила смётку из петушиных перьев. Она услышала, как открываются ворота, и увидела входящего лёгкой походкой Пичугу. Он вернулся к своему прежнему занятию — ловле птиц, и сейчас у него на указательном пальце устроилась маленькая птаха с красивым оперением. Пичуга уселся рядом с Лайди и уставился на её шею. Птаха страстно насвистывала, перья на крыльях и шейке дрожали. Она заливалась на все лады, будто взывая к женской чувственности. Матушку охватило глубокое чувство вины. Эта птаха была живым воплощением всех страданий, перенесённых Пичугой. Она видела, как Лайди медленно подняла взгляд на птаху, на красивую кроваво-красную грудку и маленькие, с кунжутное семечко, лаково-чёрные глазки: глянешь — сердце разрывается. Сестра залилась краской, глаза у неё увлажнились, и матушка поняла, что под страстное щебетание птахи потихоньку приоткрывается завеса над тем, что её больше всего тревожило. Но изменить что-либо она была не в силах, потому что знала: если в сердце одной из дочерей из семьи Шангуань зарождается чувство к мужчине, то это влечение и восьмёркой лошадей не остановить. Матушка в отчаянии зажмурилась.

Растроганная до глубины души Лайди медленно поднялась — все руки в мыльной пене. Она была восхищена: такая крохотная — не больше грецкого ореха — пичуга, а своими беспрестанными трелями может вызвать такие чувства. А самое главное — она восприняла её таинственное послание, почувствовала сладкое искушение, волнующее, как коробочки сиреневато-красных лилий на воде при лунном свете, и одновременно пугающее. Стараясь не поддаться этому искушению, Лайди повернулась, чтобы уйти в дом, но ноги словно приросли к земле, а руки сами потянулись к птахе. Пичуга слегка тряхнул пальцами, и птичка взлетела ей на голову. Кожу царапнули нежные коготки, а голова ощутила трепетные вибрации пения. Лайди смотрела в добрые, обеспокоенные, отеческие, красивые глаза Пичуги, и её вдруг охватило острое чувство горечи. Пичуга кивнул ей, повернулся и направился в восточную пристройку. Птаха вспорхнула и влетела внутрь вслед за ним.

Лайди замерла. С кана донёсся беспомощный зов матушки. Даже не повернув головы, Лайди бесстыдно разрыдалась и бросилась к пристройке. Там уже ждал Пичуга Хань, раскрыв сильные, мерявшиеся хваткой с медведем объятия, и её слёзы оросили ему грудь. Понимая, что имеет на это право, она стала колотить его кулачками, а он принимал удары, поглаживая обеими руками её костлявые плечи и впадину позвоночника. Птаха, усевшаяся на жертвенный столик перед изображением Птицы-Оборотня, выводила восторженные трели. Казалось, из крохотного клювика вылетают звёздочки, похожие на капли крови.