Психолог, или ошибка доктора Левина

– Лев Симонович, дорогой, ну поверьте вы мне, наконец. Да хоть сегодня отпустим. Но вы же опять к нам вернетесь. Ну вы же сами специалист, и очень неплохой специалист, должны понимать.

Иткин был очень старым и очень добрым человеком, то есть тот тип, который Лева любил больше всего в психиатрах, пусть обманчивый, но самый приятный тип старого доктора, самый эффективный, редкий теперь, но сейчас его безумно раздражали его ухоженная бородка, чересчур холеные руки, белоснежный халат и какие-то прячущиеся глаза. А Иткин продолжал убеждать:

– Как только ваше физическое состояние придет в норму, мы немедленно с вами встретимся, и просто сами решите, сами оцените свое состояние – какие ваши будут пожелания, так сказать, жизненные планы, так мы и поступим.

Ну что ж мы, враги вам, что ли? Просто понимаете, когда вы к нам сюда попали…

– Что значит «попал»? – остановил его Лева.

– Ну, что значит «попали»? Вот то и значит – «попали»… Попали, и все тут, вот так вот попали. Как сюда все попадают? – засмущался профессор, забормотал и даже заулыбался отчего-то…

– Что значит «попал»? – повторил свой вопрос Лева.

Возникла неловкая пауза.

– Не хотелось вас огорчать, вот так, сразу, – сказал Иткин. – Короче говоря, приступ был, Лев Симонович. Увы. В нехорошем состоянии, к сожалению, вы к нам сюда приехали.

– И где же он случился? – спросил Лева, чувствуя себя в каком-то странном, скользящем состоянии. – И как это все… было?

– Да ничего особенного. Повздорили там с одним милиционером, у Спасских ворот. Наговорили ему всяких дерзостей. Кричали там что-то, не вполне удобоваримое. В общем, неадекватно себя вели, как говорится. Слава богу, он как-то так… без глупостей себя повел. Сей секунд забрали и привезли.

– К вам? – спросил Лева.

– Да нет, не к нам, – нахмурился доктор. – В другое место. Но там посмотрели, что вы как бы свой человек, коллега. Позвонили мне. И вот, слава богу, вы у нас. Вы у друзей, Лев Симонович! Понимаете меня?

– Я вас понимаю, – медленно сказал Лева. – Спасибо. Но раз так, значит, я у вас долго буду?

– Опять вы за свое! – обиженно вскинул руками Иткин. – Да никто тут вас насильно не держит. Хотите, я вот сейчас вас домой отправлю? Вот прямо сейчас позвоню, чтоб вас забрали. Только кому?

– Действительно, – с интересом откликнулся Лева. – Кому?

– Жене вашей?

– Она в Америке, – сказал Лева. – Вы же знаете…

– Знаю, конечно, – смущенно отозвался профессор. – Это я так, иду, как говорится, по списку, – он покопался в бумажках и словно бы задумчиво сказал: – Ну вот есть у нас такая Ниточкина Марина Игоревна. Посещала вас регулярно в тот раз, и сейчас уже дважды была.

– Как «была»? – неприятно поразился Лева. – Я что…

– Ну под капельницей немного вас подержали, неважно, – уклончиво заторопился профессор. – Ну так что, она у нас будет как родственник? Ближайший?

– Пожалуй, нет, – подумав, сказал Лева. – Не надо ей звонить. А вот приходить – пожалуйста, буду очень рад ее видеть.

– Ну вот и славненько, – обрадовался доктор. – Общение вам, голубчик, жизненно необходимо. Оно, на самом деле, очень терапевтическое действие оказывает в вашем случае. Очень даже. Так, ну есть еще Скворцова Дарья Михайловна. Тоже приходила, но не так часто. Телефон ее знаете?

– Нет, – сказал Лева. – Не знаю.

– Нет. Не знаете, – констатировал доктор. – Стокман еще есть. Сергей.

– Я ему сам позвоню, – сказал Лева. – Позже.

– Ну вот видите, – удовлетворенно сказал доктор. – Забрать вас пока некому. Пока. И потом, Лев Симонович, ну вы же сами доктор, пусть не в полном смысле этого слова, но в нашем-то деле понимаете, вам сейчас надо попросту отдохнуть. Никто вас ни в чем не ограничивает, все у вас, слава богу, в порядке, обычный нервный срыв. А у нас клиника нервных болезней, ровно то, что доктор прописал. Попьете успокаивающее, погуляете, все вам можно, звонить можно, в библиотеку можно, курить можно, за территорию выходить можно, сад у нас огромный… Для вашего же блага, для восстановления ваших сил, голубчик, я вас прошу, ну какие между коллегами могут быть подозрения?

– Да я все понимаю, – устало сказал Лева. – Я вам очень благодарен, профессор. Честное слово.

– Ну вот и славно. Гуляйте! Читайте! Не жизнь, а сказка… Если какие-то вопросы, приходите сразу. Я тут каждый день. Питание вот, правда, у нас в последнее время…

– Нет-нет, всё в порядке, – торопливо сказал Лева. – Все в порядке.

И уже хотел осторожно и тихо закрыть за собой дверь.

– Да! – сказал профессор вдруг, как-то невпопад. – Еще какой-то Семен Израилевич к вам приходил. Вы его знаете?

– Да вроде нет, – смутился Лева. – А, знаю! Семен! Ну конечно, это Сема! Да-да-да! Сема…

Он спустился на первый этаж, надел пальто. Вышел.

Старые больничные деревья вежливо поздоровались с Левой как со старым знакомым.

– Привет-привет! – сказал он. – Не пустили вас еще, значит, под реконструкцию старого корпуса? Вот и славно.

Он шел и повторял про себя: «вот и славно», «вот и славно», чувствуя, как с каждым глотком свежего чистого воздуха Соловьевки (так в народе прозывают эту добрую клинику) движения его становятся все более осмысленны и просты. Уходила сложность, которая так мучила его все последние дни – сложность каждого движения и даже каждого слова.

Он присел на лавочку, закурил.

Было грязно вообще-то, но тут, в больнице, все еще лежал снег, рыхлый, но почти чистый.

Милиционера у Спасской башни он вспоминать не хотел, но вообще-то вспомнилось все теперь довольно ясно, довольно отчетливо.

А конкретно он стал вспоминать слова Иткина, слова довольно резкие, но справедливые, сказанные им во время их прошлой встречи:

– Лев Симонович, дорогой, но вы уж разберитесь с этими бабами, я вас очень прошу. Ну вы уж прямо замучили и себя, и нас этой вашей любовью. Ну разберитесь. Любите, так и любите. Но только кого-то одного… В смысле, одну. В сущности, ведь все они, если разобраться, удивительно похожи. Вы уж мне поверьте. Нельзя так. Вы попроще с ними. Ей-богу. А то доведете себя. А из-за чего, если вдуматься? Ну ведь из-за сущей ерунды…

«Больше не с кем разбираться, – подумал Лева. – Хватит».

Выглянуло солнце. Весеннее раннее солнце, которое всегда что-то там обещает.

Он откинулся спиной, расслабился.

Слушал птиц, ловил ветер…

Отдыхал, короче.

Что-то в этом отдыхе было не так. Что-то мешало раствориться, за эти полчаса, что оставались до приема лекарств, чтобы ощутить каждую секунду, чтобы не осталось ничего, кроме этого сада, чтобы нырнуть во время, чистое время его жизни, сладкое время, без мыслей и почти безо всяких чувств. Что-то не давало покоя, какой-то вопрос. Милиционер? Переписка?

Нет.

Что же тогда?

Ах да, Сема…

Сема, который возник в списке Иткина последним.

Он о чем-то напомнил ему. Но о чем?

О Лизе?

Лева открыл глаза и вдруг увидел Сему.

Это не могла быть иллюзия, хотя он вот только что о нем подумал, попытался представить.

Или все-таки иллюзия?

Стало больно. Он опять ощутил сложность: не знал, надо ли верить этой иллюзии, надо ли вставать навстречу к ней…

Но иллюзия бежала по лужам, смешно бежала, разбрызгивая всю грязь, такая толстая и добрая, в вязаной шапочке и лыжной куртке. С пакетиками в руках.

– Лев Симонович! – закричал Сема. – Как же хорошо, что я вас нашел! Пойдемте со мной! Ни о чем не спрашивайте! Пойдемте со мной! Тут недалеко…

Вместе они дошли почти до ворот.

– Здравствуй, Лева! – сказала Лиза. – О господи, как же ты ужасно выглядишь…

Они сели на лавочку, и она вдруг отвернулась.

– Лиза, подожди, – пытался сказать он, но она упорно не поворачивала лица. Потом молча дала ему яблоко.

Он поперхнулся, закашлялся и от этого вдруг заплакал.

Сема топтался неподалеку.