Матисс

запасные пути заброшенного подземного депо.

Ночевал он в проходческих машинах, рабочих вагончиках. Метростроевский инвентарь сохранился в целости. Диггеры – впрочем, их он встречал нечасто – берегли подземную среду, подобно хорошим туристам. Лебедки, дровяные склады для создания туннельной опалубки, ящики с инструментами, отбойные молотки, колода промасленных карт, обернутая ветошью, пустая молочная бутылка, календарь с Аллой Пугачевой за 1977 год – всех этих примет присутствия было вдоволь, так что складывалось впечатление: смена скоро вернется.

Инвентарные таблички, белые картонки с предупреждениями технической безопасности – все это оставалось нетленным, за редким исключением повреждений плесенью, распространявшейся охапками белоснежных хлопьев, ржавчиной и сосульчатыми сталагмитами, в сырых районах. Единственное, что говорило о невозвратности, о недоступности поверхности – это клубки оборванных тросов у лифтовых шахт; у некоторых лежали покореженные от удара подъемные клети.

В отстойнике депо он обнаружил две «Контактноаккумуляторных дрезины „Д“«. В одной еще сохранился заряд – и он отправился в путешествие: с тихим жужжанием, мерным постуком. Проехал с напором километра два и по накату крался впотьмах так долго, что заснул.

LXXVI

Королеву нравилось бывать под землей прежде всего потому, что здесь было тихо. Тишина позволяла ему, спускаясь в шахту, проникать в самого себя. После городской громовой глухоты он упивался просторной чуткой легкостью, освобождавшей его голову для внутренних свободных действий. В тишине у него расслаблялись шейные мышцы и мышцы скальпа. Внутренне он словно бы становился ближе к самому себе. Чувства собственные теперь можно было разглядеть, можно было их ощупать, нетрудно было перепроверить их правоту, исцелить, попросить прощения. В тишине существование становилось осмысленным, несмотря на страх – не то ответственности, не то вызванный простым присутствием смысла. Рано или поздно этот трепет всегда появлялся вослед существенности, набранной вокруг – в подземно-внутреннем пребывании. Это его пугало, но все равно он предпочитал с этим мириться, будто нырнул на полную выкладку и тишина, цокающая бьющимися, трущимися друг о дружку в волне камнями, сдавливая перепонки и отгораживая от грохочущего прибоя, утягивала и приближала к нему не дно, а темно-синий столб глубины, набиравший давление, сгущающийся над головой трудностью возвращения.

Под землей он становился слышим самому себе, более себе доступен. Он вслушивался в звуки, которые издавало его тело: дыхание, размыкающиеся губы, подошвы, растирающие каменную крошку, или – хруст и скрип куска растертого мела, шуршание на швах одежды. Крик в туннеле становился как бы его щупом. Попав в незнакомое место, прежде всего он кричал. Эхо – или, напротив, глушь, возвращающаяся ему в уши давала представление о предстоящем пространстве гораздо точнее, чем фонарик. Тем более, фонарик не мог сравниться с криком по дистанции разведки. Звонкий, далеко загулявшийся, но