Торговцы грезами

Я посмотрел на него.

— Я ведь тебе говорил, что у меня есть план?

— Да, говорил, — кивнул он.

— Все было очень просто, — сказал я и, сделав несколько пассов руками, продолжил: — Один звоночек старику от банкира в Нью-Йорке, и оп-ля! Фарбер со своим чудным племянником вылетают вон!

— Правда, Джонни? — спросил он, внезапно засмеявшись.

Я поднялся с кресла и посмотрел ему прямо в глаза.

— Ты что, не веришь словам честнейшего Джонни Эйджа? Великого фокусника всех времен! — сказал я с притворной серьезностью.

— Не могу в это поверить! — восхищенно произнес он. — Как это у тебя все получилось, Джонни?

— Профессиональный секрет, сынок, — сказал я ему тем же голосом. — Когда-нибудь, когда ты подрастешь, папа Джонни расскажет тебе все о пчелках и птичках, тычинках и пестиках, но сейчас… — Я выдержал паузу и указал ему на дверь. — За работу! Тебя зовет твой долг, Роберт. И не смею тебя задерживать.

Улыбаясь, он пошел к двери и открыл ее. У порога он обернулся и, сложив руки у подбородка, поклонился.

— Навсегда ваш раб, мой хозяин, — сказал он.

Я расхохотался, и он закрыл за собой дверь. Я повернул кресло к окну. Какой чудесный день! Это был не день, а картинка с рекламного плаката, зовущего в путешествия. Перед моим окном прошла симпатичная девушка, как раз то, что надо. С таких плакатов всегда смотрят симпатичные девушки и виднеется подпись «Приезжайте в Калифорнию». Я встал с кресла и, подойдя к окну, уселся на подоконник. Я свистнул ей, она повернулась и посмотрела на меня. Увидев, кто это, она улыбнулась мне и помахала рукой. Я тоже помахал ей рукой. Утренний ветерок донес ее голос:

— Хэлло, Джонни!

Я наблюдал за ней, пока она не скрылась из вида. Это была штучка что надо, одна из тех, которые становятся актрисами экстра-класса. У нее был талант. Она была одной из моих людей, людей кино.

Я вернулся к столу и уселся в кресло. Никогда в жизни я еще не чувствовал себя так хорошо.

Было почти десять, когда селектор на моем столе зазвонил. Я нажал клавишу, лампочка на селекторе показывала мне, откуда звонили.

— Да, Ларри? — сказал я.

Его голос звучал встревоженно.

— Ты будешь в своем кабинете сейчас? — спросил он с несвойственным ему испугом. — Я хотел бы зайти к тебе.

Услышав его голос, я улыбнулся.

— Конечно, приходи, Ларри, — великодушно ответил я. — Для тебя я всегда свободен.

Когда он вошел, на его лице было написано удивление и беспокойство тоже. Достаточно было посмотреть на него, чтобы стало ясно, что произошло, — он получил известие от Константинова.

— Джонни, произошла ужасная ошибка, — были его первые слова. Он начал говорить, даже не дойдя до моего стола.

Я прикинулся дураком и, подняв бровь, вопросительно посмотрел на него.

— Ошибка? — повторил я елейным голосом. — Насчет чего?

Он резко остановился и посмотрел на меня.

— Ты что, не читал воскресные газеты? — спросил он.

Я молча покачал головой и увидел, как на его лбу выступила испарина.

— Произошла оплошность, — сказал он. — Совет директоров не мог назначать Фарбера и Рота, прежде чем ты не дашь свое «добро».

Я не стал сразу отвечать. Я наслаждался, глядя на его игру. Мне нравилось смотреть, как он юлит, ему это шло. Затем, вздохнув, я сказал:

— Ну что ж, очень плохо.

Это его окончательно разволновало.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь, что я сказал вчера? Если они войдут в Совет директоров, мне придется уйти. — Я выдержал паузу и произнес: — Ну что ж, я ухожу.

Я готов поклясться, что еще секунда — и он бы грохнулся в обморок. Его лицо стало пепельным, челюсть отвисла, дыхание участилось.

Я едва не рассмеялся ему в лицо.

— Но, Джонни, — сказал он слабым голосом, — я ведь тебе сказал, все это ошибка, недоразумение.

— Недоразумение, — пробормотал я. Только это недоразумение ударило по нему, а не по мне. Мне надоели все эти увертки. Почему бы ему прямо не сказать, что он хотел вышвырнуть меня, но ничего не получилось? Мы могли бы спокойно поговорить между собой, ведь мы не дети и занимаемся довольно опасным бизнесом.

Но, конечно, так говорить было нельзя. Ведь это было бы честно и откровенно, а в кинобизнесе существует неписаный закон, согласно которому честность гроша ломаного не стоит, считается, что ее вообще нет.

Я обратился к нему спокойным, даже скучным голосом.

— Ну и что теперь? — спросил я.

Он долго смотрел на меня, и его лицо постепенно стало приобретать естественный цвет.

— Я уже послал заявление в газеты, отрицая всю историю. — В его голосе забрезжила надежда. Он подался вперед. — Я очень сожалею, что так получилось, Джонни, — сказал он с видимой искренностью.

Я поверил ему, я знал, что он действительно сожалеет. Такому парню, как он, это, конечно, не по душе. Я встал с кресла.

— Ладно, Ларри, — просто сказал я. — Случаются ошибки. Давай забудем это. — Я мог позволить себе быть великодушным.

Сначала на его лице появилась жалкая улыбка, потом проступило облегчение. Он теперь понял, что можно не волноваться насчет трех миллионов долларов, которые он вложил в дело. Выходя из кабинета, он уже вполне владел собой.

Я проголодался. Время было обеденное.

Вернувшись с обеда, я немного устал. Я позволил себе пропустить пару бокалов, отмечая такое событие, но чувствовал себя хорошо, ведь был такой чудесный день.

На моем столе лежала записка. Я поднял и прочитал ее. «Позвонить домой мисс Кесслер». Я взял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить меня с Дорис.

Ожидая ответа, я напевал себе под нос.

— Алло? — сказала она усталым голосом.

— Привет, милашка! Ну, что там у тебя?

— Джонни, — медленно сказала она, и ее голос эхом отозвался в трубке. — Папа умер.

По моему телу пробежал озноб. Я похолодел.

— Извини, — сказал я. — Когда это случилось?

— Час назад, — печально произнесла она.

— Сейчас я приеду, — сказал я ей, но тут мне в голову пришла другая мысль. — А как мама перенесла это?

— Она сейчас наверху с ним, — ответила она и заплакала.

— Возьми себя в руки, милашка. Питеру бы это не понравилось.

Она шмыгнула носом.

— Конечно, не понравилось бы, — с трудом сказала она. — Он никогда не выносил моих слез. Если мне что-то хотелось, когда я была маленькой, достаточно было заплакать.

— Молодец, — ободряюще сказал я. — Сейчас буду у тебя.

Повесив трубку на рычаг, я долго смотрел на телефон. Затем повернулся в кресле и посмотрел в окно. Стоял чудесный день, но чего-то теперь не хватало. Я почувствовал, как мои глаза наполнились слезами, и подумал: «Ну ладно, Джонни, не веди себя как ребенок. Никто не живет вечно. У него была богатая событиями жизнь». Но, конечно, в этой жизни у него было и много печалей. Я повернулся к столу, положил голову на руки и заплакал. Черт возьми, я имел такое же право оплакивать его, как и кто-нибудь другой.

Услышав, как открылась дверь и кто-то вошел в кабинет, я поднял голову. Это был Боб. Он стоял, глядя на меня.

— Ты слышал? — спросил он, но уже и сам понял. Я тяжело поднялся с кресла и обошел вокруг стола.

Взяв с дивана шляпу, я молча посмотрел на него. Он смотрел на меня с сочувствием.

— Я знаю, что ты испытываешь, Джонни, — тихо сказал он. — Он был настоящим человеком.

— Это был величайший человек, которого мы совсем не знали, — сказал я. — По крайней мере он никогда никому не хотел причинить зла.

Боб кивнул. Внезапно я ощутил тишину. Казалось, что студию накрыли звуконепроницаемым колпаком.

— Чертовски тихо, — заметил я.

— Ребята на съемочной площадке тоже обо всем узнали. Никто не хочет сейчас работать.

Я кивнул. Так оно и должно было быть. Я прошел мимо него в коридор. Люди, стоявшие маленькими группками, смотрели на меня, когда я проходил мимо них, в их взглядах было сочувствие. Один или два даже подошли ко мне и молча пожали руку.