В

— Ты нарочно им поддавался, — сказал Профейн.

— Нет, — возразил Стенсил, — деньги потребуются для путешествия.

— Решено?

— Решено.

Профейн почувствовал, что дело никогда еще не заходило так далеко.

III

Недели через две состоялась приватная отвальная — только для Профейна и Рэйчел. После того, как он сфотографировался на паспорт, сделал последние прививки и все остальное, Стенсил стал его личным слугой, сметая неким волшебством все бюрократические рогатки.

Айгенвэлью ничего не предпринимал. Стенсил даже зашел к нему возможно, дабы испытать себя перед встречей с тем, что осталось от В. на Мальте. Они обсудили концепцию собственности и сошлись на том, что истинному собственнику не требуется физическое владение. Если дантист по душам знал (Стенсил почти не сомневался, что знал), то «владельцем», с точки зрения Айгенвэлью, был Айгенвэлью, а с точки зрения Стенсила — В. Коллизия мнений. Они расстались друзьями.

Воскресный вечер Профейн провел у Рэйчел за сентиментальной бутылкой шампанского. Руни спал в комнате Эстер. Последние две недели это было его основным занятием.

Потом Профейн лежал, устроившись головой на коленях Рэйчел, а ее длинные волосы укрывали и согревали его. Наступил сентябрь, но владелец дома не спешил с отоплением. Оба были раздеты. Профейн прижался ухом к ее большим половым губам, словно они могли заговорить с ним. Рэйчел рассеянно прислушивалась к бутылке шампанского.

— Послушай, — прошептала она, поднося отверстие бутылки к его свободному уху. Он услышал звук выделявшейся из раствора двуокиси углерода, усиленный стеклянным резонатором над поверхностью шампанского.

— Счастливый звук.

— Да. — Стоило ли рассказывать ей, что на самом деле напоминал этот звук? В Ассоциации антроисследований были как счетчики радиации, так и собственно радиация в количестве, достаточном для имитации нашествия саранчи в лабораторных условиях.

На следующий день они отчаливали. У лееров "Сюзанны Сквадуччи" столпились типы, тянувшие на фуллбрайтовских стипендиатов. Молнии серпантина, дождь конфетти и оркестр (все взято напрокат) создавали праздничную обстановку.

— Чао! — кричала команда. — Чао!

— Sahha, — сказала Паола.

— Sahha, — эхом отозвался Профейн.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Валетта

I

Над Валеттой шел слепой дождь, даже показалась радуга. Подперев голову руками, пьяный сигнальщик Хови Серд лежал на животе под артустановкой 52 и смотрел на пыхтевшую под дождем в Гавани британскую десантную баржу. Жирный Клайд из Ши (6 футов 1 дюйм, 142 фунта, родом из Виннетки, в миру — Харви) стоял у лееров и сонно поплевывал в сухой док.

— Клайд! — крикнул Хови.

— Нет, — сказал Жирный Клайд. — В любом случае — нет.

Должно быть, расстроен. Ведь с сигнальщиками так не разговаривают.

— Вечером буду в городе, — мягко сказал Хови, — и мне нужен плащ. На улице дождь, как ты, наверно, заметил.

Жирный Клайд вынул из заднего кармана бескозырку и натянул ее, как чепчик, на голову. — У меня тоже увольнительная, — сказал он.

Сверху заорал динамик: — Кисти и краску — на место!

— Самое время, — проворчал Хови. Он выполз из-под артустановки на палубе 01 и присел на корточки. Дождь затекал в уши и за воротник; Хови смотрел на солнце, вымазавшее небо над Валеттой в красный.

— Эй, Жирный, что стряслось?

— Э-эх, — ответил Жирный Клайд и плюнул за борт, провожая глазами белую каплю слюны. Промолчав минут пять, Хови сдался. Он прошел по правому борту к трапу и спустился вниз, оторвав от работы Тигренка — коротышку-рулевого, который, примостившись на нижней ступеньке рядом с камбузом, резал огурцы.

Жирный Клайд зевнул. Капли падали в рот, но он, казалось, не замечал. Перед ним встала проблема. Будучи эктоморфом, он имел склонность к размышлениям. Клайда как старшину-артиллериста третьего класса это не касалось, просто его ячейка в стеллаже находилась как раз над ячейкой Папаши Хода, а с приходом в Валетту Папаша стал разговаривать сам с собой. Тихо. Так тихо, что никто, кроме Жирного Клайда, не слышал.

Пошли слухи — слухи как слухи, но свиноподобные, с виду сентиментальные моряки и в самом деле были сентиментальными свиньями. Клайд знал, почему приход на Мальту так беспокоит Папашу. Тот ничего не ел. Любитель увольнений, в этот раз он еще ни разу не сходил на берег. Это портило Жирному Клайду всю малину, поскольку бухал он в увольнениях именно с Папашей.

Палубный матрос Лазар, уже две недели испытывавший терпение радарной команды, вышел со шваброй и стал сгонять воду в шпигаты левого борта. — Не понимаю, почему я должен этим заниматься? — громко ныл он. — Это не моя обязанность.

— Надо было тебе оставаться в первом дивизионе, — мрачно заметил Жирный Клайд и, увернувшись от швабры Лазара, спустился по трапу правого борта. Коротышке-рулевому:

— Эй, Тигр, дай огурца!

— Огурца захотелось! — отозвался Тигр, резавший лук. — А такого огурца не хочешь? — Его глаза слезились так сильно, что делали его похожим на грустного мальчика, каким он, в сущности, и был.

— Нарежь его и положи в тарелку, — сказал Жирный Клайд, — тогда, может, я…

— Я здесь. — Из камбузного иллюминатора, размахивая куском дыни, высунулся Папаша Ход. Он плюнул семечком в Тигра.

Прежний Папаша Ход! — подумал Жирный Клайд. — И на нем снова парадная форма и шейный платок.

— Прикрой свою задницу, Клайд, чем-нибудь поприличнее, — сказал Папаша. — С минуты на минуту объявят увольнение.

Нужно ли говорить, что Клайд молнией бросился в кубрик и через пять минут вернулся чистый и аккуратно одетый — как обычно перед увольнением.

— Восемьсот тридцать два дня, — рыкнул Тигренок вслед Папаше и Клайду, шедшим на квартердек. — Я не доживу.

"Эшафот" покоился на кильблоках, подпертый с обеих сторон дюжиной футовых деревянных брусьев, которые упирались в стенки сухого дока. Сверху он, должно быть, казался гигантской каракатицей с древесного цвета щупальцами. На сходнях Папаша и Клайд, бросив взгляд на корабль, на секунду задержались под дождем. Локатор сонара зачехлен брезентом. На топе мачты развивается американский флаг — самый большой, какой только смог достать капитан Лич. Вечером флаг не спускали, с наступлением темноты на него направляли лучи переносных прожекторов. Находка для потенциальных египетских бомбардировщиков, поскольку «Эшафот» был единственным американским кораблем в Валетте.

По правому борту возвышалась школа или семинария с высокой башней, торчавшей из бастиона, словно локатор поиска надводных целей.

— Засели, — сказал Клайд.

— Говорят, лайми собираются нас похитить, — сказал Папаша. — И бросить тут нашу задницу, пока все не кончится.

— В любом случае это может затянуться и дольше. Дай сигарету. Генератор, винт…

— И чинуши. — В голосе Папаши чувствовалось отвращение. — Им, наверное, захочется отпескоструить корпус, пока корабль в доке. Хотя, как только мы вернемся в Филли, начнется доковый период. Найдут нам, Клайд, работенку.

Они шли через Доки. Вокруг них кучками и шеренгами шла увольнительная команда «Эшафота». Подлодки тоже были зачехлены — то ли военная тайна, то ли дождь. Раздался гудок окончания работы, и Папаша с Клайдом тут же очутились в потоке докеров, поваливших к воротам — из-под земли, с кораблей, от писсуаров.

— Докеры везде одинаковы, — сказал Папаша. Они с Клайдом не спешили. Задевая их, рабочие проходили мимо — оборванные, серые. Когда Папаша с Клайдом добрались до ворот, докеры уже скрылись из виду. Их поджидали лишь две старушки, сидевшие под черными зонтиками по обе стороны дороги с соломенными корзинками на коленях. Донышки корзинок были едва прикрыты шестипенсовиками и шиллингами. Клайд положил крону, а Папаша не успел поменять деньги и поэтому бросил в другую корзинку доллар. Улыбнувшись, старушки продолжили свое бдение.