Сочинения в четырех томах. Том 4

А народ еще с ночи толпою

К Красной площади, к казни спешит.

Чу, везут! Взволновалась столица,

Вся толпа колыхнула волной,

Зачернелась над ней колесница

С перекладиной, с цепью стальной…

Атаман и разбойник мятежный

Гордо встал у столба впереди.

Он в рубахе одет белоснежной,

Крест горит на широкой груди.

Рядом с ним и устал, и взволнован,

Не высок, но плечист и сутул,

На цепи на железной прикован,

Фрол идет, удалой эсаул;

Брат любимый, рука атамана,

Всей душой он был предан ему

И, узнав, что забрали Степана,

Сам охотно явился в тюрьму.

А на черном, высоком помосте

Дьяк, с дрожащей бумагой в руках,

Ожидает желанного гостя,

На лице его злоба и страх,

И дождался. На помост высокий

Разин с Фролкой спокойно идет,

Мирно колокол где-то далекий

Православных молиться зовет;

Тихо дальние тянутся звуки,

А народ недвижимый стоит:

Кровожадный, ждет Разина муки –

Час молитвы для казни забыт…

Подошли. Расковали Степана,

Он кого-то глазами искал…

Перед взором бойца-атамана,

Словно лист, весь народ задрожал.

Дьяк указ «про несказанны вины»

Прочитал, взял бумагу в карман,

И к Степану с секирою длинной

Кат пришел… Не дрогнул атаман;

А палач и жесток и ужасен,

Ноздри вырваны, нет и ушей,

Глаз один весь кровавый был красен,-

По сложенью медведя сильней.

Взял он за руку грозного ката

И, промолвив, поник головой: –

Перед смертью прими ты за брата,

Поменяйся крестом ты со мной.

На глазу палача одиноком

Бриллиантик слезы заблистал,-

Человек тот о прошлом далеком,

Может быть, в этот миг вспоминал…

Жил и он ведь, как добрые люди,

Не была его домом тюрьма,

А потом уж коснулося груди,

Раскалённое жало клейма,

А потом ему уши рубили,

Рвали ноздри, ременным кнутом

Чуть до смерти его не забили

И заставили быть палачом.

Омочив свои щеки слезами,

Подал крест атаман ему свой –

И враги поменялись крестами…

– Братья! шепот стоял над толпой…

Обнялися ужасные братья,

Да, такой не бывало родни,

А какие то были объятья –

Задушили б медведя они!

На восток горячо помолился

Атаман, полный воли и сил,

И народу кругом поклонился:

– Православные, в чем согрубил,

Все простите, виновен не мало,

Кат за дело Степана казнит,

Виноват я… В ответ прозвучало:

– Мы прощаем и бог тя простит!..

Поклонился и к крашеной плахе

Подошел своей смелой стопой,

Расстегнул белый ворот рубахи, Лег…

Накрыли Степана доской.

– Что ж, руби! Злобно дьяк обратился,

Али дело забыл свое кат?

– Не могу бить родных – не рядился,

Мне Степан по кресту теперь брат,

Не могу! И секира упала,

По помосту гремя и стуча.

Тут народ подивился немало…

Дьяк другого позвал палача.

Новый кат топором размахнулся,

И рука откатилася прочь.

Дрогнул помост, народ ужаснулся…

Хоть бы стон! Лишь глаза, словно ночь,

Черным блеском кого-то искали

Близ помоста и сзади вдали…

Яркой радостью вдруг засверкали,

Знать, желанные очи нашли!

Но не вынес той казни Степана,

Этих мук, эсаул его Фрол,

Как упала рука атамана,

Закричал он, испуган и зол…

Вдруг глаза непрогляднее мрака

Посмотрели на Фролку. Он стих.

Крикнул Стенька:

– Молчи ты, собака!

И нога отлетела в тот миг.

Все секира быстрее блистает,

Нет ноги и другой нет руки,

Голова по помосту мелькает,

Тело Разина рубят в куски.

Изрубили за ним эсаула,

На кол головы их отнесли,

А в толпе среди шума и гула

Слышно – женщина плачет вдали.

Вот ее-то своими глазами

Атаман меж народа искал,

Поцелуй огневыми очами

Перед смертью он ей посылал.

Оттого умирал он счастливый,

Что напомнил ему ее взор,

Дон далекий, родимые нивы,

Волги-матушки вольный простор,

Все походы его боевые,

Где он сам никого не щадил,

Оставлял города огневые,

Воевод ненавистных казнил…

ПОЭТ-БРОДЯГА

Не вам понять любовь поэта,

Любовь бродяги-удальца,

Ей мало ласки и привета,

Ей тесен круг большого света,

Ей нет ни меры, ни конца.

Воспитан он в лесах дремучих,

Поэтом стал в глуши степей,

В горах высоких, в грозных тучах

Порывы добыл чувств могучих

И занял волю у морей.

*

Я – эоловой арфы струна,

Я - событий предвестник и эхо,

Плачу я, когда плачет страна,

Повторяю я отзвуки смеха.

Слышу шепот нейдущей толпы,

Взрыв вулкана грядущего чую…

По стремнинам вершин без тропы

С облаками в тумане кочую…

ВЛАДИМИРКА – БОЛЬШАЯ ДОРОГА

(Посвящаю И. И. Левитану)

Меж чернеющих под паром

Плугом поднятых полей

Лентой тянется дорога

Изумруда зеленей…

То Владимирка…

Когда-то

Оглашал ее и стон

Бесконечного страданья

И цепей железных звон.

По бокам ее тянулись

Стройно линии берез,

А трава, что зеленеет,

Рождена потоком слез…

Незабудки голубые -

Это слезы матерей,

В лютом горе провожавших

В даль безвестную детей…

Вот фиалки… Здесь невеста,

Разбивая чары грез,

Попрощавшись с другом милым,

Пролила потоки слез…

Все цветы, где прежде слезы

Прибивали пыль порой,

Где гремели колымаги

По дороге столбовой.

Помню ясно дни былые,

И картин мелькает ряд:

Стройной линией березы

Над канавами стоят…

Вижу торную дорогу

Сажень в тридцать ширины,

Травки нет на той дороге

Нескончаемой длины…

Телеграф гудит высоко,

Полосатая верста,

Да часовенка в сторонке

У ракитова куста.

Пыль клубится предо мною

Ближе… ближе. Стук шагов,

Мерный звон цепей железных

Да тревожный лязг штыков…

«Помогите нам, несчастным,

Помогите, бедным, нам!..»

Так поют под звон железа,

Что приковано к ногам.

Но сквозь пыль штыки сверкают,

Блещут ружья на плечах,

Дальше серые шеренги -

Все закованы в цепях.

Враг и друг соединились,