Скорпионы в собственном соку

9

Настал февраль. Остаток январских дней испарился с устрашающей скоростью, с какой проходит время после того, как вам исполнится сорок.

Мое финансовое положение продолжало оставаться чрезвычайно мрачным. Двадцати тысяч дуро в месяц мне хватало на собачью парикмахерскую, на пару легких ужинов и мало на что еще.

Как могут люмпен-пролетарии целыми семьями жить на столь смехотворную сумму? Не могу понять.

Как говорит Джон Апдайк, с деньгами все как с сексом: только чрезмерного количества достаточно.

К счастью, моя мать, подавленная бегством старика из дома, легла на длительное лечение принудительным сном – то есть ее стали пичкать наркотиками больше, чем беговых лошадей в «Цинциннати», – в некую клинику «Респландор» в Мундаке, этим замком Дракулы управляли два ее лечащих психиатра – врага человечества, известные как Электрод и Пилюлька; последний был подозрительно похож на доктора Коленную Чашечку из фильма «Цель: Луна». [52]

Так что я воспользовался ее отсутствием, чтобы стибрить из приемной пару картин – одну Дарио де Регойоса, другую – Артеты, – я не осмелился забрать из салона Итуррино: дон Леонардо перерезал бы мне горло струной от фортепьяно, – и невыгодно продал их перекупщику с душой Скруджа за полкуска.

Я обманул своего брата Хосеми, что было еще проще, чем излупить слепого, убедив его в том, что его часть выручки за этот грабеж не превышает пятидесяти тысяч песет.

Но эта отсрочка мало что мне дала. После вечера, когда меня расстреляли в упор в блэк-джек, другого, в который меня отделали во французскую рулетку, и третьего я был насажен на вертел во время партии в покер, организованной нечистым на руку Крисом Карденьосой и его благоверной, шлюхой Мочей Барбаканой в кабинете ресторана «Бабуиноз», – я остался гол как сокол.

За это время я только один раз видел своего отца, и то только после того, как, словно зуав, нес вахту в вестибюле и кафе отеля «Карлтон», – лакеи на ресепшн пристально рассматривали меня на случай, если я вознамерюсь подняться в люкс. Я встретил его в обществе некой Барбары, и она соответствовала своему имени: [53] блондинка с отпяченной задницей, идеально крепкой, которая разве что не разговаривала, и буферами, огромными, как барная стойка в баре «Хэрриз» в Венеции; в общем, это была бесстыдная шлюха из особенно дорогих.

Мой старик и глазом не моргнул, что я застал его на месте преступления; ясно было, что он закусил удила и что пересуды оставляли его совершенно равнодушным. Его, который всегда был образцом благоразумия. Возможно, он слегка свихнулся – я подумал о возможности признать его недееспособным, но этот способ показался мне сложным.

Он не проявил даже минимальной чуткости и не пригласил меня быстренько покувыркаться со своей шлюхой, хотя у меня на лице читался древний голод: он даже не назначил мне встречу и избавился от меня за пять минут.

В те дни я также сделал пару робких попыток в мрачном подземном мире работы.

По электронной почте я предложил своему другу Пепо Сандио – какое благословение иметь повсюду столько хороших друзей! – который кормится непосредственно из рук Кортесона, главного редактора ежедневной газеты «Эль-Коррео», чтоб он достал мне работу в этой газете. Что-нибудь в соответствии с моей чувствительностью, подготовленностью и особенностями характера: статьи-рассуждения о божественном и человеческом, эссе для публикации частями о жизни и творчестве Эрже, или лучше место кулинарного критика.

Бедный Пепо, должно быть, перегружен работой, потому что он мне до сих пор не ответил.

Зато свое мнение мне высказал, хоть его об этом никто и не просил, Нестор Арроба, «Внезапный», непонятно почему являющийся пожизненным кулинарным критиком, – он говорит и пишет о себе в величественном множественном числе, как Папа.

Я встретил его на улице, и он язвительно заявил мне:

– Когда нам сказали, что ты хочешь войти в наше братство, Мурга, у нас это вызвало такой приступ смеха, что жареный картофель со шкварками из пиренейского свиного сала, украшенный большим количеством икры, йогуртом из козьего молока и шнитт-луком, который мы пережевывали, пошел у нас обратно, и мы чуть не задохнулись. Эта нелепость привела нас в такое хорошее настроение, что, дабы отпраздновать это, мы на полтора пункта снизили оценку очередного ресторана.

Столь же замученным, как Пепо, должно быть, был и услужливый Бенито Пириндола, усердный трудяга из муниципального совета по культуре, которому я отправил целую программу образовательно-игровых мероприятий в классическом духе, начиная от водного сражения между кварталами города на небольших рыболовных тральщиках, оснащенных артиллерией, на Пласа Нуэва – я не принимал трипи, нечто подобное уже устраивали по случаю визита в Бильбао марионеточного монарха Ама-Део Савойского: заделали арки на площади и залили ее водой из реки, – до состязания квардриг в Сан-Мамесе, включая народный конкурс по приготовлению спинки косули на углях с фиговым конфитюром. Все это я готов был продать, взяв мизерные пять кусков в качестве процентов, – и за это мог бы придать славу и блеск празднеству по случаю семисотой годовщины основания города.

С головой ушедший в работу Бенито не нашел минутки, чтобы позвонить, и вместо моих колоссальных замыслов на практике воплотили четыре дешевенькие идейки, достойные деревенской ярмарки. Sic transit gloria mundi. [54]

После того как я получил мизерную февральскую выплату, мне остались только мартовская и апрельская. Я должен был изменить этот дрейф плота «Медуза» курсом на катастрофу, и срочно.

Кроме того, за этот месяц имело место леденящее душу событие, которое произвело на меня большое впечатление. Хотя я никогда не увлекался футболом – за исключением рулетки, все игры с мячами и шариками кажутся мне времяпрепровождением для простолюдинов, – я знал жертву, поскольку часто сталкивался с ним в казино. Речь шла о человеке, очень популярном в городе, – о Йосеане Аулкичо, бывшем игроке, а потом тренере «Атлетик» Бильбао, уже ушедшем в отставку.

Бедный Йосеан, который был невежественным, но простым, щедрым и симпатичным типом, – однажды он подарил мне пару фишек, сорвав весь куш, – был обнаружен мертвым в своем уединенном загородном шале на горе Умбе.

Он овдовел за несколько месяцев до того и с тех пор жил один. Мучимый сильной депрессией из-за смерти своей супруги, он едва выходил за пределы этой виллы.

Прежде чем убить, его пытали необыкновенными способами. Именно из-за характера этих методов в первый момент рассматривалась версия, что причиной убийства могла стать профессиональная месть: ведь ему уготовили смерть, которую мы могли бы назвать футбольной.

Труп Йосеана нашли в гараже. Ему связали крестом руки и поставили на колени. Во рту у него был кляп, он был одет в свою старую майку «Атлетик» и гол ниже пояса. Дарственным мячом ему били по черепу сотни или тысячи раз, до тех пор, пока не добились сотрясения мозга. Но смерть наступила по другой причине, благодаря другому предмету – ручному насосу для накачивания мячей, – убийцы даже не побеспокоились о том, чтобы извлечь его из анального отверстия бедняги после того, как тот испустил дух, – которым в него под давлением нагнетали воздух до тех пор, пока у него не разорвались кишки.

Не выяснен был мотив, не нашли никаких намеков на него и никаких следов убийц.

Кто мог подумать тогда, что сегодня, накануне сочельника, я буду первым, кто узнает имя жестокого убийцы Йосеана Аулкичо?

Тем временем мои отношения с Антончу следовали своим неумолимым курсом, варясь в собственном соку.