Через месяц, через год

Жолио молча кивал…

– Я помню себя только с десяти лет, – снова мечтательно заговорила Беатрис. – Но что вам за дело до моего детства! – вдруг оборвала она сама себя.

Из-за неожиданности атаки Жолио почувствовал себя безоружным. На секунду его охватила паника.

– Лучше расскажите мне о вашем детстве, – сказала Беатрис. – Я так мало знаю о вас. Вы ведь для всех загадка.

Жолио отчаянно пытался припомнить что-нибудь из своего детства, но у него это никак не получалось.

– У меня не было детства, – проникновенно произнес он.

– Иногда вы говорите ужасные вещи, – сказала Беатрис и сжала его руку.

На этом с детством Жолио было покончено. Зато детство Беатрис обогатилось многочисленными историями, в которых проявлялись сообразительность, живость и очарование малышки Беатрис. Она была явно растрогана собственным рассказом. Руки Беатрис и Жолио в конце концов встретились в кармане последнего.

– Какая у вас прохладная рука, – тихо сказал он.

Она не ответила и прислонилась к нему. Жолио понял, что Беатрис уже вполне готова, и на какой-то миг задумался, хочет ли он ее; впрочем, ответ его мало интересовал. Он повез Беатрис в Париж. В машине она положила голову ему на плечо, прижалась к нему. «Дело сделано», – устало подумал Жолио, и они поехали к ней домой: первую ночь он хотел провести у нее.

Как и всех несколько уставших от жизни людей, в любовных похождениях его привлекала перемена мест. Однако у дверей ее дома по долгому молчанию Беатрис и полной ее неподвижности он понял, что она уснула. Он осторожно разбудил ее, поцеловал руку и, прежде чем она успела опомниться, оставил ее в лифте одну. У погасшего камина Беатрис увидела Эдуара; он спал, ворот его рубашки расстегнулся, и в нем была видна длинная, почти девичья шея. Глаза Беатрис на секунду увлажнились слезами. Она была расстроена: во-первых, потому, что так и не поняла, нравится ли Жолио, во-вторых, потому, что Эдуар казался ей очень красивым, но ей было не до этого, она обращала внимание на его красоту только в ресторанах. Беатрис разбудила Эдуара. Едва пробудившись, он нежно объяснился ей в любви, но его слова не утешили ее. Когда он захотел пойти вместе с ней в спальню, она сослалась на мигрень.

Жолио тем временем в прекрасном расположении духа пешком возвращался к себе домой, шел вслед за какой-то женщиной и, зайдя в бар, увидел там мертвецки пьяного Алена Малиграсса. За все время их знакомства, то есть почти за двадцать лет, такое с Аленом случилось впервые.

После вечера, проведенного с Беатрис, Ален Малиграсс решил никогда с ней больше не встречаться: любить женщину, которой до такой степени наплевать на тебя, к тому же совершенно тебе недоступную, – невыносимо, и он решил, что спасти его может только работа. Тем более что из-за отсутствия Бернара ее было сверх головы. И он попытался забыть Беатрис, в чем ненавязчиво помогала ему Фанни. Естественно, ничего из того не получилось. Он слишком хорошо знал, что страсть, если она тебя захватила, – соль жизни и, пока тобой правит страсть, без соли обойтись нельзя, хотя в другое время это вполне возможно. И все-таки он остерегался видеться с Беатрис. Он ограничился тем, что как можно чаще стал звать к себе Эдуара, находя мучительное удовлетворение в том, как счастлив тот. Ален даже сам придумывал доказательства этого счастья. След от пореза бритвой на шее у Эдуара становился следом нежного укуса Беатрис – он представлял себе ее страстной женщиной, несмотря на невольный смешок Бернара, – и темные круги под глазами у племянника, его усталый вид тоже были поводом для его страданий. Долгие часы он проводил у себя в кабинете, листая рукописи, делая пометки, заполняя карточки. Он прикладывал линейку к картону, подчеркивал заглавие зелеными чернилами и вдруг застывал, зеленая черта ползла вниз, карточку надо было переделывать, сердце у него бешено колотилось. И все потому, что он припоминал очередную фразу Беатрис, сказанную ею во время того пресловутого ужина. Он выбрасывал карточку в корзину и начинал все сначала. На улице Ален задевал прохожих, не замечал знакомых, понемногу становясь очаровательным рассеянным интеллектуалом, каким все и хотели его видеть.

Утренние газеты он начинал просматривать со странички «Спектакли» в надежде прочитать там что-нибудь о Беатрис – о ней действительно начинали говорить, – а потом, рассеянно скользя глазами по театральным объявлениям, он в конце концов упирался взглядом в большую рекламу театра «Амбигю» и в набранную мелким шрифтом фамилию Беатрис. Он тут же отрывал взгляд, словно его поймали с поличным, и проглядывал, не вникая в их смысл, обычные репортерские сплетни. Накануне того дня, когда он встретился с Жолио, Ален прочитал «вторник – выходной», и сердце у него упало. Он знал, что каждый день в течение десяти минут может видеть Беатрис на сцене. Он всегда удерживался от этого, но угроза выходного дня совсем добила его. Без всякого сомнения, Ален и не пошел бы в театр, но об этом он даже не подумал. Беатрис… красивая и неистовая Беатрис… красивая и неистовая Беатрис… Он опустил глаза. У него больше не было сил. Придя домой, он застал Эдуара и узнал, что Беатрис ужинает у своей матери. Но эта новость не утешила его. Зло уже свершилось, он понял, до какой степени влип. Сославшись на деловой ужин, он понуро бродил вокруг кафе «Флор», [1] встретил двух приятелей; они ничем не могли ему помочь, но, заметив, как он бледен, уговорили его выпить стаканчик, а потом и другой, виски. Для слабой печени Алена Малиграсса хватило бы и этого, но он продолжал пить и около полуночи оказался в убогом баре на площади Мадлен, где его и увидел Жолио.

С Аленом все было ясно, вдобавок опьянение уж очень не шло ему. Его бледное и утонченное лицо с набухшими веками неприлично подергивалось. Жолио, пылко пожав ему руку, выразил свое изумление. Он и представить себе не мог, что Малиграсс способен так напиться в одиночку в каком-то сомнительном баре, где полным-полно девиц легкого поведения. Он любил Алена, и в нем одновременно проснулось любопытство и какое-то садистское и вместе с тем дружеское чувство – ведь он больше всего на свете ценил сложные ощущения. Естественно, разговор зашел о Беатрис.

– Ты, кажется, пригласил Беатрис на главную роль в твоем новом спектакле? – спросил Ален.

Он выглядел вполне счастливым, измотанным, но счастливым. Бар кружился вокруг него. Он был на той стадии любви – и опьянения, – когда человек совершенно поглощен собой и прекрасно обходится без «другого».

– Я только что ужинал с ней, – сказал Жолио.

«Так, значит, она врет», – подумал Малиграсс, вспомнив, что ему сказал Эдуар.

Он как-то сразу и обрадовался (ложь Беатрис означала, что Эдуара она на самом деле не любит) и огорчился. Раз Беатрис лгунья, она, стало быть, совершенно для него недоступна: он понимал, что она никогда не будет принадлежать ему без достаточно хороших оснований. А сама она, значит, не больно-то хороша.

– Она хорошая девушка, – тем не менее сказал он, – очаровательная.

– Она красивая, – сказал Жолио, усмехнувшись.

– Красивая и неистовая, – добавил Ален, вспомнив свою привычную формулу; сказал он это таким тоном, что Жолио повернулся к нему.

С минуту они молча смотрели друг на друга, понимая, что ничего толком друг о друге не знают, несмотря на «тыканье» и дружеские похлопывания по спине.

– У меня к ней слабость, – жалобным, а не беззаботным, как ему хотелось бы, тоном сказал Ален.

– Это вполне естественно, – ответил Жолио.

Он чуть было не рассмеялся, но Алена надо было утешать. Вообще-то первым его поползновением было сказать: «Но ведь все еще можно устроить», – однако он тут же осознал, что это не так. Не отдастся Беатрис убогому старику. В любви тоже одалживают только богатым, а Ален себя чувствовал скорее бедным. Жолио заказал еще два виски. Он понял, что вечер будет долгий, и это его радовало. Такое Жолио любил больше всего на свете: меняющийся в лице собеседник, гладкий стакан в руке, конфиденциальный разговор, вечер, затягивающийся до рассвета, усталость.