Неясный профиль

– Вы полагаете, он любит меня?

В моем вопросе было столько недоверия, что он рассмеялся.

– Не знаю, любит ли, но, как бы то ни было, он хочет обладать вами. Юлиус – самый большой собственник, какого только можно представить.

Я тяжело вздохнула и допила остаток виски. Решительно мне уготована роль добычи на этом свете. С меня довольно. Завтра же поговорю с Юлиусом.

Узнав о моем решении, Дидье поднял глаза к небу и стал уверять меня, что я не вытяну из Юлиуса ни слова и что это бесполезно. «Объяснения, – добавил он, – никогда ничего не дают». Он знал это по опыту. Тут разговор переключился на Ксавье. И я узнала, что мужчина может быть так изощренно жесток с другим мужчиной, как ни одна женщина. Я в ужасе слушала его рассказ о ночных барах, о джунглях порока, где каждое имя звучало как угроза, ожидание обращалось пыткой, а согласие было унижением. Хуже всего, что он употреблял такие скромные, целомудренные выражения, от которых его рассказ, вместо того чтобы вызывать тошноту, становился живым и ярким, и что самое любопытное, я обнаружила в Дидье тот же вкус к несчастью, то же стремление к саморазрушению, которые были у Алана. В себе самом, а не в предмете своей любви он находил страдание, а может быть, наслаждение. Как я поняла тогда, неважно было, кого он любит – мужчину или женщину, – он всегда будет несчастен. Ушел Дидье очень поздно, ему как будто стало полегче, боль немного отпустила его, а я легла спать, чувствуя, хоть и со стыдом, некоторое утешение. Что бы ни случилось, думала я, у меня никогда не будет этой тяги к безднам, что бы ни случилось, но придет утро, и я проснусь, насвистывая походный марш.

К несчастью, события следующего дня развивались в ритме отнюдь не походного марша, а скорее медленного вальса. Я уже говорила, что привыкла все пускать на самотек и не доверяла решениям вообще, а в этом случае особенно, к тому же я всегда меньше доверяла решениям, принятым вечером, чем утром. Видимо, это простое предубеждение, потому что, судя по опыту, ночные суждения не ужаснее дневных. Короче говоря, хоть и считается, что утро вечера мудренее, утром легче не стало, и я кругами ходила около телефона, пытаясь убедить себя, что мне действительно необходимо объясниться с Юлиусом. Часам к пяти я наконец решилась, скорее всего от нечего делать, и без всякого внутреннего убеждения объявила Юлиусу, что мне необходимо срочно встретиться с ним и поговорить с глазу на глаз. Он ответил, что к шести пришлет за мной машину, и действительно, ровно в шесть я села в огромный «Даймлер», который, в довершение всех бед, привез меня прямо в «Салина». Похоже, это место играло важную стратегическую роль в жизни Юлиуса. Он ждал меня за тем же столиком, что и три месяца назад, и я тут же была обречена на ромовую бабу. Точно так же, позволь я ему, он во всех ресторанах заказывал бы мне грейпфрут и антрекот, потому что их я заказала первый раз. Я села напротив, вознамерившись сначала непринужденно поговорить о погоде, потом вспомнила, что время ему дорого и я, наверно, расстроила множество других встреч, так что надо оправдывать свой звонок.

– Мне страшно неловко беспокоить вас, Юлиус, – сказала я, – но у меня неприятности.

– Я все улажу, – уверенно сказал Юлиус.

– Не уверена. Так вот. Юлиус, известно вам, что думают о нас люди?

– Мне это совершенно безразлично, – сказал он. – А что?

Я почувствовала себя непроходимой идиоткой.

– Ну, вы разве не знаете, что люди говорят, будто мы с вами…

– Говорят… что?

Он снова начинал меня раздражать. Он мог не держать в мыслях дурного, однако чтобы ничего не понимал – это вряд ли.

– Меня считают вашей любовницей, – выложила я. – Все думают, что вы меня содержите и что меня интересуют только ваши деньги.

– У меня есть не только деньги, – ответил он обиженно.

«Ну вот, – подумала я с тоской, – теперь придется говорить о его обаянии». А вслух сказала:

– Не в этом дело. Люди действительно так думают.

– Какая вам разница, что думают другие?

Эта странность была присуща всем членам кружка – говорить «другие», имея в виду остальных, будто сам он – человек возвышенных чувств и тонкого ума – случайно попал в среду светских ничтожеств.

– Меня это совершенно не трогает, – промямлила я неуверенно, – но я бы не хотела, чтобы это как-то отразилось на вашей личной жизни.

Юлиус издал весьма горделивый гортанный смешок, видимо, означавший, что его личная жизнь в полном порядке, спасибо или что это касается только его. Я растерялась еще больше.

– В конце концов, Юлиус, вы всегда были для меня верным другом, но я прекрасно понимаю, что до знакомства со мной вы были не один. Мне бы не хотелось, чтобы другая женщина думала, что… или страдала от того, что…

И тогда этот делец, к моему отчаянию, снова издал смешок, такой же хвастливый, как раньше, и такой же двусмысленный.

– Юлиус, – сказала я твердым голосом, – вы мне ответите?

Он поднял на меня голубые глаза и покровительственно похлопал по руке.

– Успокойтесь, моя дорогая Жозе, когда я вас встретил, я был свободен.

Браво! Еще немного, и он станет этаким пресыщенным Дон Жуаном, с которым мне повезло столкнуться в мертвый сезон. Не совсем такое, вернее, совсем не такое направление, как мне хотелось, принимал наш разговор. От обстановки ли, или от того, что я действительно сунулась в осиное гнездо, но мне было в этой окаянной «Салина» так же не по себе, как и в первый раз.

– Юлиус, – резко сказала я, голос у меня срывался, – Юлиус, люди утверждают, что вы ничего не делаете просто так. Это хоть вам известно?

– И они же утверждают, что из-за денег вы кое на что идете. Стало быть?..

Ко всему прочему, логика ему не изменяла. Но не могла же я спросить его в лоб, есть ли у него какие-нибудь далеко идущие планы относительно моей особы. Я вздохнула, проглотила кусочек ромовой бабы и вытащила сигареты.

– Ну в самом деле, – продолжал Юлиус, – что из всего этого следует, Жозе? Вы прекрасно знаете, что вы мой друг, что я очень к вам привязан. Даже больше, чем привязан, – добавил он задумчиво.

Я насторожилась.

– Я уважаю вас, – продолжал он, – и поверьте, это чувство вызывает у меня не всякий. Меня глубоко огорчают все эти сплетни, но мы в Париже. Я – мужчина, вы – женщина, этого следовало ожидать.

Я была в отчаянии. Еще одна-две банальности, и Юлиус меня доконает.

– Мне очень приятно, что вы чувствуете ко мне привязанность и уважение, – сказала я. – Я и сама плачу вам тем же. Но в конце концов, Юлиус, вы что, никогда не представляли себе ничего другого?

– Другого?

Он смотрел на меня округлившимися глазами. Я почувствовала, что краснею, этого только не хватало.

– Да, – кивнула я, – другого.

– Ха-ха-ха! – Он весело рассмеялся. – Милая, дорогая Жозе, я никогда ничего себе не представляю. Я – человек без воображения. Время все расставит на свои места.

– И куда же оно ведет нас, это самое время, как вы думаете?

– Но, моя маленькая Жозе, – заверил он, улыбаясь, как мне казалось, довольно глупо, – прелесть времени в том и состоит, что никогда не знаешь, куда оно ведет. Никогда, абсолютно никогда.

Это последнее открытие меня добило. Я сдалась. Дидье был прав, я ничего не вытянула из Юлиуса. Нервничая, я взяла сигарету не тем концом, и Юлиус любезно поджег фильтр. Это вызвало у него тот самый лающий смех, секретом которого владел он один. Юлиус поспешил протянуть мне другую сигарету нужным концом.

– Видите, – сказал он, – вы говорите и делаете одни глупости. Подумать только, а я так встревожился после вашего звонка. Нет, нет, Жозе, доверьтесь вашему другу Юлиусу. Живите как жили. И не размышляйте слишком много.

Теперь он говорил как Серый Волк, но мне все меньше хотелось быть Красной Шапочкой. С другой стороны, нужно признать, что, если мои опасения были необоснованны, я поставила Юлиуса в щекотливое положение. Он ведь тоже не мог прямо сказать, что у него не было никакого желания спать со мной, – тогда, возможно, двусмысленность его ответов была простой формой вежливости. Едва эта мысль промелькнула у меня в голове, как я лихорадочно за нее ухватилась. Это меня очень устраивало. Оказывается, все было ясно и просто. Перебирая в памяти наш разговор, я пришла к выводу, что поведение Юлиуса – это поведение мужчины, уставшего от женщин или разочаровавшегося в них. Юлиуса интересовали только власть, деньги и – так, побочно – одна милая молодая женщина, которой он старается помочь. Все остальное – плод моего воображения и воображения Дидье, которому из-за повышенной чувствительности везде мерещатся бурные страсти. Я перевела дух. Вздохнуть свободно я еще не могла, но, по крайней мере, сделала все, что в моих силах, не выставив себя смешной и действуя чистосердечно. Если же Юлиус лелеял какие-то коварные замыслы, мое беспокойство и возмущение должны были открыть ему глаза. Я несколько оживилась. Мы вспомнили вечер в Опере, я похвалила Юлиуса за быструю реакцию, он меня – за находчивость, мы обменялись несколькими сочувственными фразами по поводу Дидье, несколькими шутками в адрес мадам Дебу, и он отвез меня домой. В машине он взял меня под локоть и, похлопывая по руке, весело болтал, как школьник. Поразмыслив, я теперь испытывала некоторый стыд перед этим неловким, но честным человеком: это же надо было заподозрить его в таком вероломстве. Бескорыстие – не пустое слово. И если старший брат Дидье, будь у него хоть трижды красивые глаза и большие руки, не может этого понять, тем хуже для него. Осуждать и презирать легко – даже слишком легко. Завтра я поговорю с Дидье и попытаюсь его разубедить. Решительно, я была права, когда так долго колебалась, пускаться ли мне в эти смешные объяснения. Надо всегда следовать своей интуиции. Правда, в моем случае есть один недостаток: интуиция подсказывает мне абсолютно противоположные вещи. В следующий раз, когда опять буду в «Салина», я все-таки попытаюсь распробовать ромовую бабу. Я так и не могла сказать, можно ее есть или нет.