Тайные сады Могадора

Хассиба рывком освободилась из моих объятий, отбросила мои руки, резко, словно ножом, резанула вслух: «Не желаю никого видеть рядом!» Я, безусловно, был ошеломлен, услышав, что она произнесла это без тени иронии или усмешки. Слова ее превратили меня в жуткое орудие — в топор, который вырубает собственный лес.

Прежде чем я успел впасть в безнадежное отчаяние, она даровала мне прощение. Однако все же вызов был брошен, и он обязывал меня стать более чутким и внимательным, замечать и понимать бесконечные изменения ее тела и плоти.

Хассиба, несомненно, понимала всю сложность поставленной цели: научиться замечать и точно понимать невидимое, слышать и вслушиваться в нескончаемую песнь вещей. И тогда она решила направить меня в поиск. Старая история, часто случающаяся в Могадоре.

— Тебе, должно быть, известно, — сказала Хассиба, — об этом у нас знает каждый, что у «Тысячи и одной ночи» есть продолжение, вторая часть. Она известна не всякому, но оттого она не менее захватывающа. Помнишь ли ты, что отважно-дерзкая и хитроумная Шахерезада усмирила дикую жажду крови и мести владыки Шахрияра, рассказывая ему поразительные истории, так что великий властитель сгорал от желания слушать и слушать продолжение изо дня в день? Но немногим ведомо, что во второй части — она зовется «Новые ночи Шахерезады» — время текло совсем по-иному, случалось вовсе неожиданное. Отважная женщина не только удерживала пристальное внимание и горячее любопытство владыки, но и захватила власть над его сердцем — впрочем, не только над одним сердцем. А когда Шахерезада почувствовала сладкое бремя, грозный повелитель неустанно старался угодить малейшему ее желанию, исполнить любой ее каприз. Ему даже доставляло удовольствие предугадывать их… Самые удивительные и экзотические плоды разыскивались в садах целого мира, лишь бы доставить ей редкое удовольствие. Изо дня в день все новые и новые удивительные мелодии слагались в ее честь и с почтением исполнялись. Дорогие, изысканные и наинежнейшие ткани устилали ее путь, чужеземные купцы, говорящие на диковинных языках, раскладывали их у ног Шахерезады… Между тем повелительница шаха, и довольная, и страждущая одновременно, стала замечать за собой поразительную странность: день ото дня все ненасытнее желала она самых удивительных и необычных вещей, но с каждым часом все меньше вожделела своего возлюбленного. Сердечный жар — а всякий знает, что он растет, крепнет и распаляется жаром плоти и страстной близостью, — сердечный жар Шахерезады угасал необъяснимым образом, едва Шахрияр приближался к ней. Но он ее любил и вожделел горячо, так что всемерно старался вернуть себе прежнее расположение женщины. И вот однажды, в один счастливый день, она нашла способ все вернуть в прежнее русло… Хотя и оставался Шахрияр великим владыкой, но по воле женщины каждую ночь обязан был смиренно рассказывать ей истории, в противном случае отказывалась она разделить с ним любовное ложе. Особо предостерегла его, чтобы не смел он использовать глупые, всем известные — а уж ей и подавно, как никому другому, — уловки, дабы затянуть рассказ. И что не зачтутся ему простые, бесхитростные истории… Всесильный владыка приговорит себя к смерти от неразделенной любви, если это волшебное приношение историй не будет совершено ритуально, красиво и пышно обставлено, пусть и предназначаются рассказы слуху одного-единственного человека, пусть и должны достигнуть ушей только его возлюбленной. В этих «Новых ночах» шах Шахрияр превратился в новую Шахерезаду. Его внутреннее величие еженощно подпадало под очарование собственных слов. Ночами рождались не только и не столько страницы, испещренные письменами, но каждую ночь Шахерезада приобщала повелителя к великому искусству воспринимать мир по-иному, чувственно, так чтобы обращать все увиденное и услышанное в дивные истории, которые помогут ему справиться с невзгодами и бедой. С каждой ночью понемногу. И так каждую ночь.

Спросил ее, зачем она поведала эту историю мне.

— Зачем? Затем, чтобы ты ушел отсюда и вернулся вновь, обогащенный и овладевший осязанием.

— Не понимаю! Чего же ты хочешь от меня?

— Не смей прикасаться ко мне до тех пор, пока не сможешь мне каждую ночь открывать новый сад из тех, что найдешь в Могадоре.

— Но в Могадоре, кроме твоего, больше нет садов.

— Так только кажется, если смотришь невнимательно. Кто знает, быть может, весь город и есть единый сад, а мы в нем — хищные, прожорливые деревья. Ты мне откроешь то, что не было доселе доступно твоему взгляду. Ты не способен был увидеть это. Я говорю о том, что ты должен расслышать много больше, чем прежде. За каждым садом, что ты откроешь для меня, за каждым садом, в который ты проведешь меня, — ночь любви. И лишь в обмен на сады мы сможем вновь воскресить любовь.

Почувствовал: Хассиба придумала столь строгую диету любовных утех, что строже и помыслить было нельзя.

— Говорят, что Могадор, — продолжала Хассиба, — город, где нет садов. Но если все называют его «городом вожделения», он должен обязательно быть городом садов. Тайных, особенных садов. И ты откроешь их мне, для меня. Отныне это мое самое сокровенное желание. Мой отец перед смертью сказал: во всем, что мы видим, сокрыт собственный сад. В легкой пылинке, что скользит и мерцает в солнечном луче, — сад, ожидающий нашего прихода, если нам ведомо, как им насладиться. Отец сказал, что самый первый сад, самый важный и главный сад из целого сонма всевозможных садов Могадора, сокрыт в твоей собственной ладони. Навсегда с тобой, пока ты способен ощущать щекотку. Подойди ко мне, дотронься до меня и больше не смей касаться меня.

Пригрозила мне смертным приговором от любви и одарила лучезарнейшей улыбкой, какую я когда-либо получал от нее.

— Ты превращаешь меня в свою собственную Шахерезаду, — ответил я ей.

— В моего повелителя историй, в моего сказителя или, как минимум, в голос.

Хассиба ясно дала понять, что ее вовсе не интересуют сады, раскинувшиеся перед глазами, что не могу измышлять несуществующее, что чудачества и сумасбродство садовника никогда не станут явью в Могадоре. Безутешный, потерянный, разуверившийся, но полный желания и страсти, отправился я на поиски садов. Понял, как мне тяжело выбрать свой путь. Так же трудно, как дать имя ветрам, отыскать звезды на дневном небосклоне, пересчитать все камни в стремительной реке.

ВТОРАЯ СПИРАЛЬ

Сад цветов живой плоти

1. Рай на ладони

Мои поиски тайных садов начались в одной из многочисленных лавок Могадора, торгующих специями. Вся стена при входе в лавку уставлена керамической и глазурованной посудой. Тарелки и блюда покрыты причудливыми узорами. Каждый неповторим, непохож на соседний и удивителен. Посуда расставлена вдоль белоснежной стены в три ряда высокими стопками. Расположилась в корзинах и ящиках, что вынесены за порог лавки на улицу, словно плошки, тарелки, блюда собираются броситься в ноги покупателю. В каждой коробке, лотке и ящиках теснятся сонмы ароматов, форм и цветов. В каждом лотке стоит по девять банок со специями в ряд. Длинные, узкие, скрученные листья шафрана полыхают всеми оттенками красного, от алого до оранжевого. На фоне остроконечных маленьких проржавевших шляпок гвоздей листья выглядят языками пламени. Молотый перец раскинулся горками, некоторые кажутся легковесными дюнами, другие — плотными, твердыми холмами, камнями, устилающими ложе бурных вод. Чуть дальше царствует нечто яркое, должно быть хна. Она расположилась в двух ипостасях: из огромной корзины топорщатся маленькие листочки этой травы, а рядом, в коробке, — уже перемолотая в пыль краска, ярко-зеленая светлая мука насыпана плотной горкой. Женщины покупают ее, измеряя собственное желание и потребность большой столовой ложкой. Отвешивают себе счастье, а серебряная ложка, оставленная без присмотра, тонет в зеленоватой пыли. Само солнце отливает хной; вторя солнцу, серебро поблескивает заговорщицкой улыбкой.