Тайные сады Могадора

Полный печали голос заглушал даже биение собственного ее сердца. Месяцы спустя Хассиба проводила ночи, уединившись со мной, сея и пожиная урожай нежности, ласки и прочих восхитительных плодов безудержной страсти. Словно любовь, взращенная буйным воображением и фантазиями, которые и сами по себе со всею очевидностью утверждают торжество жизни, служила ей возможностью вычеркнуть малейшие следы смерти, коих немало накопилось у нее на душе.

Каким-то непостижимым образом и мы сами превратились в цветы сада ее отца. Однажды Хассиба поведала мне свой сон:

— Вчера мне приснилось, что ты накрепко связывал узлами твои и мои ласки и нежности. Узлы оказались цветами. Они прорастали прямо из нас, из наших тел: давали побеги, распускались и исчезали. Мы полностью отдавались своему новому делу, рождая все новые и новые цветы. Однажды ночью мы измыслили всевозможные цветы и плоды нашего воображаемого сада нежности и ласк. Вырастили и распустили корни. И эти корни все крепче связывали нас.

8. Грезы теней

Каждый миг наполнял меня удивлением при мысли о том, что значила для Хассибы наша встреча. Я и представить себе не мог, как бесконечно много смерти сокрыто в каждом нашем жесте, ласке, поцелуе. Будто с каждым поцелуем, миллиметр за миллиметром, мы стирали ее следы. Радость от дотошно-кропотливой любви, от детально сконструированного сладострастия, которыми мы жили, борясь, подобно неисчислимому воинству муравьев, что готовятся проглотить тигра смерти. Зверя, устроившего логово и спящего внутри Хассибы.

В конце концов я возжелал, чтобы по ночам наша сомнамбулическая любовь встречалась в полном мраке с гулкой чернотой отсутствия ее отца и чтобы ее собственное тело наполнялось наслаждением и жизнью.

Когда Хассиба забеременела, ее изменившееся тело потребовало от меня научиться слышать его по-иному. Ее тело говорило со мной на языке нерешительности и сомнения, на языке надежды — жестами, азбукой немых. По временам подобное таинство общения меня сводило с ума. Часто не знал, как поступить и когда. И лишь тогда я обрел мечту, которая была предтечей тому, на что надеялся.

Мне приснилось, что ты спишь обнаженная рядом. Прежде чем окончательно погрузиться в сон, протянул руку к тебе. Хотел приласкать тебя. Провел кончиками пальцев по коже на твоей груди, вокруг сосков, восхищенный и опьяненный их чарующими формами.

Кончики пальцев описывали широкие концентрические круги, с каждым оборотом все ближе и ближе подбираясь к соблазнительным упругим и твердым темным холмам. Пальцы мои слегка трепетали от восторга, доводя до безумия и себя, и меня. Память, капризная королева плоти, заставила кончики пальцев чувствовать так же остро, словно были они вовсе и не пальцы, а страстные губы.

Солнце ворвалось в комнату и брызнуло ярким лучом на твою грудь. Яркий горячий луч. Такой горячий, что жар его ощутила даже моя рука, лежавшая у тебя на спине.

И живая, беспокойная тень деревьев сквозь распахнутое окно тянулась к одному из твоих восхитительно обнаженных сосков. Запутавшись среди моих пальцев, юркнула под мышку, непрестанно лаская тебя. Тень от листвы, словно легковесный маятник, игриво резвилась на твоем соске. И казалось, ты замечаешь ее сигналы и принимаешь ее ласки.

Подумал: пожалуй, тень хочет, чтобы ты почувствовала именно ее, ну да, конечно, поскольку именно тень мешала солнечному лучу овладеть тобой безраздельно. Оттого ты почувствовала тень, и она дотянулась до тебя, нежно притрагиваясь к твоему телу. И в это мгновение понял я, что листва, порождающая тень, была такой же, как и листья цветов, вышитых на белоснежном платке, что остался в наследство от твоей бабушки. Я видел его на фотографии, им ты ласкала меня. Мне представлялось все абсолютно логичным. Подумал: все они суть одни и те же листья сада теней. Сада, который может дотягиваться до нас, трогать нас, касаться нас всякий раз по-иному.

И тогда я вновь потянулся к тебе, но вдруг ты оказалась недосягаемой. Твоя плоть не отвечала на мои прикосновения, лишь на тень моих рук. Тень была столь же густой, зримой и осязаемой, как тень листвы, ветвей и крон.

Тень уравнивала всех. Я и сам превратился еще в один раскидистый вьюнок, дающий тень. И даже мой голос, словно третья рука, тянулся к тебе, даже он превратился в тень сада.

И вдруг ко мне пришло осознание: более не могу дотронуться до твоих сосков, твоей груди; мои руки могут ласкать только их тени. Я потянулся к тебе, огромная тень подхватила меня, подтолкнула к тебе и поглотила целиком, безраздельно. В полузабытьи ощутил неизъяснимую тоску и боль при мысли, что должен обернуться бестелесной тенью, что лишь она сможет касаться тебя наяву. Ради тебя я должен был преобразиться. Преобразиться по воле твоих страстных желаний и вожделения. Понемногу учился угадывать и расшифровывать их тайные послания.

9. Вызов

Столь неожиданная беременность Хассибы чудесным образом преобразила мир ее желаний, сделав их еще чувственней и острее. Более чем уверен, ни с одной женщиной не случалось подобного. Но некоторым ее подругам суждено было познать эту странную, изменчивую лихорадку. Она чувствовала себя счастливой, удача благоприятствовала ей.

Ее тело преображалось, словно цветок, день ото дня понемногу распускающийся. Запахи привычных блюд, казалось, неутомимо меняли свои грани, становясь все более насыщенными. И даже воду, ее вкус и аромат, она познала значительно тоньше и лучше. Тело обретало поразительную чувствительность в самых неожиданных местах, будто осязание должно было подчинить себе все ее прежние чувства, а тайные волны, холодком и мурашками пробегавшие по телу, рождались на вечно немых губах, устремлялись вниз и обрывали свое движение, теряясь где-то между коленями. Волна вожделения охватывала плоть, неслась снизу вверх, от живота к спине.

Тогда принимался я в радостном возбуждении исследовать потаенные уголки ее тела. Совершал поразительные открытия, всякий раз обнаруживал в одной и той же женщине совершенно другую, неизвестную женщину, переполненную иными, новыми требованиями, занятиями, привычками и грезами. Днем, а иногда по утрам или в вечерний час особо чувствительные, пылающие страстью уголки тела меняли свое расположение, сбивая меня с толку и заставляя раз от раза пускаться на их поиски. И бывало так, что мне случалось не под силу отыскать эти нежные островки страсти. Часто даже не понимал, брошен ли вновь любовный вызов, необходимо ли опять вслушиваться в малейший шорох, расшифровывать дивную карту вожделений Хассибы.

Однажды на рассвете, едва только нежное солнце протянуло свои сверкающие ладони, проникло лучистыми пальцами в наше убежище, Хассиба окончательно потеряла терпение со своим новым возлюбленным, которым оказался я. Поцеловал ее, пожалуй, как-то без особого чувства, так, что ей почудилось или, точнее, она почувствовала в этом моем жесте нечто механическое, доведенное до автоматизма, холодную торопливость и отстраненность.

Хассиба разбудила меня, она проснулась в моих объятиях. Не понимаю, каким образом, но объятия, нежные объятия, превратились в сплетение рук человека, который с упорством исполняет всего лишь старый обыденный ритуал, не задумываясь о том, что каждый жест любви прежде всего засевает бесконечное поле чувства и только потом, много позже, пожинает дивный урожай.

Она почувствовала, что я не следую за ней по волшебной дороге, не сопровождаю ее в поисках любви, не изнуряю себя постижением и открытием самых значимых мгновений человеческой жизни — всего того, что есть особый сад. Хассиба оказалась в другой вселенной, говорила на другом языке, всем видом показывая, что не понимает прежнего, словно говорит она, но не слышат ее.

Почувствовала: все тело, вся ее плоть, все ее существо расцветает пышным цветом, оживленно жестикулируя, подавая сигналы тому, кто не видит ее, не замечает. Не стану утверждать, что именно это она и ощущала, но мне показалось, именно так.