Бенефис

Лаван опустил газету и в наступившей тишине сказал:

— Нет необходимости объяснять тем, кто посещает наш класс, что значит эта латинская цитата: ведь они осваивают геометрию первой или второй ступени.

На класс его письмо произвело сильное впечатление. Когда Лаван сел, раздались аплодисменты. И хотя ноги у него подкашивались, он был наверху блаженства — упивался своим торжеством.

— Благодарю вас, мистер Гольдман, — сказал мистер Тауб. — Меня радует, что вы не оставляете своих литературных притязаний, и я хотел бы обратить внимание класса на наличие экспозиции, кульминации и развязки в сочинении, вернее сказать, письме мистера Гольдмана. Даже не видя газеты, я могу предположить, что прочитанное мистером Гольдманом письмо разбито на три абзаца. Не так ли, мистер Гольдман?

— Именно так! — сказал Лаван. — Приглашаю всех удостовериться своими глазами.

Мисс Московиц вскинула руку. Преподаватель кивнул.

— За всех говорить не буду, но лично для меня — большая честь учиться в одном классе с человеком такого жизненного опыта и такого литературного таланта, как мистер Гольдман. Я считаю, что суть письма определенно очень замечательная.

Класс зааплодировал, она села. Зазвенел звонок, занятиям пришел конец.

Лаван нагнал мисс Московиц в коридоре, пошел вместе с ней вниз.

— Звонок помешал мне высказать, что мое отношение к вам тождественно вашему отношению ко мне, — сказал он.

— Благодарю вас. — Мисс Московиц просияла. — Значит, мы отвечаем друг другу взаимностью.

— Без сомнения, — сказал Лаван; они еще спускались по лестнице. На душе у него было радостно.

Ученики, высыпав на улицу, растекались в разные стороны, но Лавану не хотелось идти домой. Его грело воспоминание о триумфе, ему хотелось поговорить. Он приподнял шляпу и сказал:

— Мисс Московиц, я уже на возрасте, а вы молодая женщина, и я отдаю себе в этом отчет, но душа моя молода, вследствие чего мне хотелось бы продолжить наш разговор. Не согласились бы вы пойти совместно со мной в кафе, и мы могли бы там пить кофе?

— Охотно, — сказала мисс Московиц, — и не такая уж я молодая. Вдобавок я легче устанавливаю отношения с более зрелыми мужчинами.

Лаван, весьма польщенный, взял ее под руку и повел к кафе на углу. Он сходил за кофе и пирожными, мисс Московиц тем временем разложила приборы и бумажные салфетки.

Пока они пили кофе, Лавану казалось, что он помолодел лет на двадцать, у него точно груз с плеч свалился, прошлое представлялось чем-то вроде грязного белья, которое он скинул с себя. Зрение его обострилось, он видел все очень четко. Поглядывая на мисс Московиц, он с удовольствием отмечал, до чего же она хорошенькая и как приятно на нее смотреть. В нем бурлили, рвались наружу слова:

— Мисс Московиц, знаете ли вы…

— Прошу вас, зовите меня Руфь, — сказала она.

— Вот как, Руфь, неизменно верная библейская Руфь [17], — в задумчивости произнес Лаван. — А меня зовут Лаван.

— Лаван, какое благородное имя.

— Это тоже библейское имя. Что я начал говорить, — продолжал он, — так это я начал рассказывать, что легло в основу моего письма, которое опубликовано сегодня в газете.

— Прошу вас, продолжайте. Мне очень интересно.

— Так вот, письмо это жизненное и автобиографическое, — сказал он с чувством.

— Не хотелось бы вторгаться в вашу жизнь, и все же что вы имеете в виду? — спросила она.

— Что ж, я отвечу вам в двух словах, — сказал Лаван. — Вы женщина, наделенная умом, и вы поймете, что я хотел сказать, — ответив кивком на ее улыбку, продолжал он, — я хотел сказать, что в письме речь идет обо мне. — Он старательно подыскивал слова. — Подобно Ромео и Джульетте, я, будучи молодым человеком, испытывал воздействие страсти и в результате женился на женщине, с которой был умственно несовместим.

— Мне очень жаль, — сказала мисс Московиц.

Лаван помрачнел.

— Она не испытывает интереса к вопросам, которые интересуют меня. Она мало читает и не знает элементарных вещей о психологии и о мире.

Мисс Московиц приумолкла.

— Если бы в молодости я женился на женщине, разделяющей мои интересы, — рассуждал он, — на ком-нибудь вроде вас, можете мне поверить, сегодня я был бы писатель. Я так мечтал стать писателем и с моим опытом и пониманием жизни, можете мне поверить, я бы написал очень прекрасные книги.

— Верю вам, — сказала мисс Московиц. — Правда верю.

Лаван вздохнул и посмотрел в окно.

Мисс Московиц окинула взглядом зал и за спиной Лавана увидела низенькую дебелую женщину с пылающим от злости лицом — она шла прямо на них. В руке она держала чашку кофе и, стараясь не пролить его, прокладывала себе дорогу к их столику. Молодая женщина удерживала ее. Мисс Московиц тут же смекнула, чем это пахнет.

— Мистер Гольдман, — сказала она сдавленным голосом, — сюда идет ваша жена.

Лаван в испуге привстал, но Эмма уже надвинулась на них.

— И это называется вечерняя школа? — брякнув наполовину расплесканную чашку о стол, вопила она. — Это называется учеба каждый вечер?

— Мама, не надо, — упрашивала Сильвия, — на нас все смотрят.

— Он женатый человек, ты распутница! — орала Эмма, напирая на мисс Московиц.

Мисс Московиц встала. Кровь отхлынула от ее лица, оспины стали заметны.

— Заверяю вас, что мои отношения с мистером Гольдманом носят чисто платонический характер. Мы с ним занимаемся английским в одном классе. — Она не спасовала перед Эммой.

— Умные слова, — издевалась Эмма.

— Утихни, — возопил Лаван. И обратился к мисс Московиц: — Приношу вам извинения, мисс Московиц. Это есть крест, который я несу, — убитым голосом сказал он.

— Папа, не надо, — упрашивала его Сильвия.

Мисс Московиц взяла свои книги.

— Погодите, — попросил Лаван. — Я оплачу ваш чек.

— Через мой труп, — орала Эмма.

— До этого дело не дойдет, — сказала мисс Московиц. — Спокойной ночи.

Оплатила чек, толкнула вращающуюся дверь и вышла.

— Ты невежда, — разорялся Лаван, — ты понимаешь, что ты наделала!

— Ой, я уже не могу — он меня клянет, — выла Эмма, заливаясь слезами.

— Ой, папа, стыд-то какой, — сказала Сильвия. — На нас все смотрят.

— Ну и пусть смотрят. — Лаван не дрогнул. — Пусть видят, как человек тонких чувств и понятий страдает из-за несовместимого с ним невежества. — Он подхватил портфель, нахлобучил шляпу и рванул к двери. Бросил на прилавок деньги, толкнул вращающуюся дверь, выбежал на улицу.

Эмма продолжала рыдать, упав головой на стол, Сильвия пыталась утешить ее.

Лаван завернул за угол, пошел прочь от дома. Радости как не бывало, а когда он вспомнил сцену в кафе, его и вовсе одолела тоска. К своему удивлению, он видел все очень ясно, яснее, чем всегда. Думал о жизни хладнокровно, беспристрастно. Мысли Лавана вернулись к сегодняшним событиям, и на него снизошло умиротворение — он вспомнил, как ему аплодировали. Тоска прошла.