Чудесные занятия

— Ее ненавидят, — сказал он матушке Селесте, — за то, что она не плебейка, как все вы и я в том числе.

И даже глазом не моргнул, когда мать замахнулась на него полотенцем. После этого с ним порвали отношения: не разговаривали, белье стирали только из милости, а по воскресеньям отправлялись в Палермо [37] или на пикник, даже не удосужившись предупредить об этом Марио. А он тогда шел к Делии и кидал в ее окошко камешки. Иногда она выходила с ним повидаться, а иногда из комнаты доносился ее смех, довольно злорадный и не очень обнадеживающий.

Потом был бой между Фирпо и Демпси [38]; в обоих домах точили слезы, клокотали от ярости, а затем впали в меланхолию, в которой было столько покорности, что запахло колониальным игом. Маньяра переехали на четыре квартала подальше, что по масштабам Альмагро [39] вовсе не мало; у Делии сменились соседи, семейства на Виктории и Кастро-Баррос [40] о ней позабыли, а Марио по-прежнему виделся с ней два раза в неделю, возвращаясь из банка. Уже наступило лето, и если Делии хотелось прогуляться, то они шли в кондитерскую на улице Ривадавиа [41] или присаживались отдохнуть на площади Онсе [42]. Марио минуло девятнадцать, а Делии — она не праздновала день рождения, потому что пока соблюдала траур, — двадцать два.

Маньяра считали, что носить траур по умершему жениху незачем, да и Марио предпочел бы, чтобы скорбь Делии внешне не проявлялась. Ему тягостно было видеть вымученную улыбку Делии, когда она примеряла перед зеркалом шляпу и черный цвет еще ярче оттенял ее белокурые волосы. Она рассеянно принимала поклонение Марио и родных, разрешала идти с ней рядом по улице, покупать подарки, позволяла провожать себя в сумерках домой и приходить в гости по воскресеньям после обеда. А иногда отправлялась без сопровождающих к своему старому дому, где когда-то за ней ухаживал Эктор. Матушка Селеста заметила ее одним таким вечером и с подчеркнутым презрением задернула занавески. За Делией ходил по пятам кот, животные всегда ей рабски подчинялись: то ли любили ее, то ли она имела над ними какую-то особую власть — Бог весть, но они к Делии так и льнули. Однажды, правда, Марио заметил, что когда Делия захотела погладить собаку, та резко отпрыгнула. Тогда Делия подозвала ее, и собака (дело было на Онсе вечером) покорно и, наверное, с удовольствием подошла поближе. Мать Делии рассказывала, что в детстве дочка играла с пауками. Это всех потрясло, даже Марио, который пауков побаивался. А бабочки садились Делии на голову — за день, проведенный в Сан-Исидро [43], Марио дважды наблюдал это, — но Делия легонько взмахивала рукой, отгоняя их. Эктор подарил ей белого кролика, однако тот вскоре умер, еще раньше самого Эктора. А Эктор утопился ранним воскресным утром в Пуэрто-Нуэво [44]. Вот тогда-то до Марио и дошли первые сплетни. Смерть Роло Медичи никого не заинтересовала, ведь люди сплошь и рядом помирают от сердечной недостаточности. Однако после самоубийства Эктора соседи усмотрели в этих двух случаях чересчур много совпадений, и в памяти Марио то и дело всплывало подобострастное лицо матушки Селесты, судачившей с тетей Бебе, и досадливо-недоверчивый жест отца. Самое главное — у обоих женихов был проломлен череп, ведь Роло свалился с крыльца, выходя от Маньяра, и хотя на самом деле он был тогда уже мертв, удар головой у ступеньку вызвал дополнительные кривотолки. Делия не проводила Роло до дверей… странно, конечно, но все равно она была неподалеку и первая позвала на помощь. А вот Эктор умер в одиночестве морозно-белой ночью, через пять часов после своего обычного субботнего визита к Делии.

Я плохо помню Марио, но говорят, они с Делией прекрасно смотрелись рядом. Она тогда еще носила траур по Эктору (а вот по Роло не захотела — поди пойми почему!), однако прогуляться с Марио по Альмагро или сходить в кино не отказывалась. Марио чувствовал, что не допущен по-настоящему ни в жизнь Делии, ни даже в дом. Он был вечным «гостем», а для нас это слово имеет четко определенный смысл. Беря Делию под руку, чтобы пересечь улицу или помочь подняться по лестнице на станции «Медрано», он, бывало, глядел на свои пальцы, прильнувшие к черному шелку ее платья. Глядел — и соизмерял белизну руки с чернотой траура и понимал, что между ними пропасть. Однако надеялся, что, когда Делия вернет в свой гардероб серые цвета, а по утрам в воскресенье начнет надевать светлые шляпки, она станет ему ближе.

Но сплетни возникали не на пустом месте. Больше всего Марио удручало то, что некоторые события действительно можно было истолковать по-разному. Да, многие в Буэнос-Айресе умирают от сердечного приступа или, захлебнувшись, идут ко дну. Полным-полно кроликов, которые на глазах начинают хиреть, а потом подыхают — кто в доме, кто в патио. Да и собак, которые любят или, наоборот, терпеть не могут ласку, тоже немало. Скупые строчки, оставленные Эктором матери, рыдания, раздававшиеся — их вроде бы слышала баба из многоэтажки — на пороге дома Маньяра в ночь смерти Роло (еще до того, как он упал с крыльца), лицо Делии в первые траурные дни… Люди так любят копаться в подобных историях, что в конце концов по крохам воссоздается целостная картина событий, этакий причудливый ковер, на который с отвращением и ужасом взирал Марио, когда в его комнатенку вползала бессонница.

«Не сердись, что я умираю, ты не сможешь меня понять, но не сердись, мама»… Клочок бумаги, вырванный из газеты «Критика» и придавленный камнем рядом с пиджаком — пиджак явно был оставлен в качестве опознавательного знака для первого моряка, который выйдет спозаранку на берег. А ведь Роло был так счастлив до той ночи… правда, в последние недели он стал немного странным, вернее, не странным, а рассеянным: сидел, уставившись в пустоту, словно пытался так что-то разглядеть или расшифровать таинственную надпись, начертанную в воздухе. Все ребята из кафе «Рубин» были компанейскими. А вот Роло — нет, и сердце у него вдруг не выдержало. Роло сторонился людей, вел себя сдержанно, имел деньги, разъезжал на двухместном «шевроле» и в последнее время особенно ни с кем не общался. То, о чем говорят под дверью, обычно разносится на всю округу, и баба из многоэтажки упорно твердила, что плач Роло напоминал полузадушенный крик: так бывает, когда рот зажимают руками, и крик получается как бы раздробленным. И почти тут же голова Роло с размаху ударилась о ступеньку, Делия с воплем кинулась к нему, и в доме началась уже совершенно бессмысленная кутерьма. Собирая осколки сведений, Марио пытался подсознательно подыскать другое объяснение случившемуся, оградить Делию от соседских нападок. Он у нее никогда ни о чем не допытывался, но безотчетно чего-то ждал. Подчас у него мелькала мысль: интересно, известно ли Делии, что про нее болтают? Даже ее родители, супруги Маньяра, вели себя странно: если и упоминали про покойных Роло и Эктора, то как бы между прочим, словно молодые люди уехали в какое-то путешествие. Ну а Делия — та вообще помалкивала, радуясь их благоразумию и безоговорочной поддержке. Когда же к ним присоединился Марио, Делия получила тройное прикрытие; они были как бы ее тенью, легкой и неотступной, почти прозрачной по вторникам и четвергам и более плотной и услужливой по субботам и понедельникам. Теперь Делия время от времени оживлялась: однажды села за пианино, в другой раз согласилась поиграть в лудо [45]; к Марио она была теперь более благосклонна, приглашала в гостиную, усаживала у окна и рассказывала, что она собирается шить или вышивать. О пирожных и конфетах Делия даже не заикалась, и Марио это удивляло, но он думал, что она поступает так из деликатности, не осмеливаясь ему докучать. Супруги Маньяра расхваливали ликеры, которые умела готовить их дочь, и однажды вечером захотели поднести ему рюмочку, но Делия резко возразила, что это дамский напиток и она давно уже опорожнила почти все бутылки.