Карта реки времени

— Тутто бене? — спросил я, — Все хорошо?

Берто- водитель–дальнобойщик несколько лет назад попал в страшную автокатастрофу.

— Бене, бене… — он надел майку и, чуть волоча ногу, повёл меня на

кухню, где царил разгром, как всегда бывает, когда хозяйки готовят праздничный обед на много персон, достал из холодильника большой

арбуз.

Я мгновенно ощутил, насколько у меня пересохла глотка, чуть не застонал от предвкушения.

Это и была награда. Нарезанные, подёрнутые сахарной изморозью сочные ломти красным цветком переполнили блюдо посреди стола.

Едва Донато благословил трапезу, я переложил один из ломтей себе

на тарелку, как культурный человек, с помощью ножа и вилки нарезал его. Заметил, что у меня руки дрожат от нетерпения. Разделался и со вторым ломтём. Потянулся было за третьим, но меня опередил Берто- он уже протягивал новый ломоть.

Стало стыдновато собственной жадности. Я поднял глаза. Все, улыбаясь, смотрели на меня, как и на ребятню, тоже упивающуюся арбузом.

Только после того, как опустевшее блюдо вместе с корками и семечками вынесли, а мы с детишками сбегали в ванную по–очереди вымыть липкие руки, начался собственно обед.

К столу было подано пять или шесть перемен. У меня хватило сил лишь съесть маленькую рыбку — барабульку, зажаренную в оливковом масле, да выпить рюмку полюбившейся граппы за здоровье Лючии и благополучие этого дома.

Несмотря на неизбежные сложности жизни, все семейство было дружно, гостеприимно, счастливо, обожало своего духовного отца дона Донато. Отсвет этого обожания незаслуженным даром Божьим падал и на меня.

7.

Следующим утром море было спокойным. Ни единой морщинки не виднелось на его глади. Я настолько заплавался, что лишь выходя на берег, почувствовал, как устал, Да ещё споткнулся больной ногой о камень, рухнул в мелководье. И не было ни сил, ни желания встать.

Лежал. Машинально поглаживал песчаное дно.

Так бы и валялся вечность. Без мыслей. Как какая‑нибудь раковина. Солнце грело спину сквозь тонкий слой воды. Только голову напекало. «Неужели небытие и есть вот такая осуществлённая мечта лентяя» — размышлял я, пока зарывшийся в песок крабик не тяпнул меня клешнёй за палец.

Пришлось встать. Сначала на четвереньки, потом распрямиться. И тут я увидел свою тень на песке пляжа. Жалкое зрелище.

Хорошо, что вокруг, как всегда в это время, было пусто. Тело моё стало мне противно. Я наскоро не обтираясь напялил липнущую футболку, спортивные брюки, побрёл с полотенцем и стулом к выходу, тем более пляжное время моё кончилось и я не мог допустить того, чтобы Донато меня ждал.

…Мы ехали с пляжа почему‑то другой дорогой. Солнце слепило сквозь раскидистые кроны платанов, под которыми возвращались с морской рыбалки рыбаки со спиннингами. Я чувствовал как лёгкий ветерок, проникающий через опущенное окно автомобиля, холодит мою грудь.

— Ты ещё больше загорел — сказал Донато. — Завтра и ещё два дня за тобой будет приезжать и возить на море Пеппино.

— Какой Пеппино? Тот, что командует пляжем?

— Нет, конечно. Как же ты забыл Пеппино из общины, мужа Амалии! У него сейчас это, как сказать по–русски ваканце?

— Отпуск?

— Да! Отпуск. Он тебя помнит. Тоже хочет звать в гости.

— Помню. Толстый, добродушный Пеппино. Главный телефонист Барлетты. И жена его тоже полная, добродушная. Воспитывают приёмную дочь.

— Это так.

— А ты, Донато? Должен уехать?

Он остановил машину у двора с широко раскрытыми воротами.

Во дворе стояли две блистающие чистотой длинные автоцисцерны с яркой надписью «Latte» — «молоко».

— Это с севера Италии, там много коров, — сказал Донато, заводя меня во двор и отворяя дверь какого‑то помещения. — Осторожно! Не поскользнись.

С первого взгляда нетрудно было догадаться, что передо мной цех сыроварни. Мужчины в белых халатах и белых колпаках, обутые в резиновые сапоги, стоя на мокром кафельном полу у длинных столов со сверкающими чанами, куда по прозрачным трубопроводам подавалось молоко, с помощью загадочных полуавтоматов изготовляли различные сыры.

— Антонио! — позвал Донато.

Все сыровары обернулись к нам. Лица их озарились, как бывает, когда видишь любимого человека или ребёнка.

— Чао, дон Донато! — воскликнули они и снова принялись за работу.

Один из них- худющий парень, на ходу вытирая руки о длинный фартук, подошёл к нам.

Донато представил ему меня, и тот так изумился, словно я прибыл с Луны, крикнул на весь цех:

— Скритторе да Моска! Писатель из Москвы!

Сыроделы, похожие на хирургов вo время операции, поприветствовали меня.

— У него колит, — сказал Донато. — . Лечат — не могут вылечить. Можешь ты вылечить?

Колит обычно довольно легко излечивается, и я ответил:

— Попробую.

— Когда? — спросил Донато.

— Хоть сегодня. Пусть придёт часам к четырём.

Покинув сыродельню, мы зашли в соседнее помещение, оказавшееся магазином, где под выпуклыми стёклами прилавка красовалось множество сортов свежайшего сыра — моцарелла, горгонзола, пармиджано. В соседнем отсеке почему‑то клубились толстые, как питоны колбасы.

Мы накупили всего понемногу. С тяжёлым пакетом вышли под ослепительное солнце. И поехали заправиться бензином, а после — домой.

— Донато, — снова пристал я к нему, — ты куда‑то уезжаешь?

— На три дня.

— Не хочу оставаться без тебя. Возьми с собой.

— Куда? — улыбнулся Донато.

— Куда угодно.

— Не проблема. Только, боюсь, тебе будет скучно. Ну, хорошо. Вечером поедем в Монополи. Там будет конференция респонсабиле — ответственных общин всей нашей области Пулия.

Когда мы выходили из машины во дворе храма, я вспомнил о вчерашнем семействе дачников, спросил:

— Ну, как вчерашние грешники?

— Мамма миа! — воскликнул Донато. — Все они мучались, из ложного смирения придумывали себе грехи. Возьми пакет, поднимайся к себе.

А мне нужно в храм. Через полчаса будем дегустировать сыры и пить кофе, хорошо?

— Донато, я у тебя, как у Христа за пазухой. Конечно, хорошо.

Я успел принять душ, переодеться во все чистое.

Названия эпизодов прошлого, записанных на карте реки времени, столбиком подвигались все выше к Истоку, а я до сих пор не нашёл ни одного счастливого дня.

«Может быть там, в этом городке со странным названием Монополи, дело пойдёт лучше — без особой надежды подумал я. И тут же вспомнил о самом несчастливом дне своей жизни.

Вдали от Москвы мне принесли телефонограмму о том, что накануне погиб Александр Мень.

Словно ударил разряд молнии, задрожали ноги, помутнело в глазах. Позже врачи назвали это сильнейшим сосудистым стрессом. Сокрушались, что я тогда на заплакал, не дал выхода потрясению. Кажется, не заплакал.

Не плачу и сейчас.

…До сознания дошёл отдалённый звук колокольчика, крик мальчишек во дворе. Их орды все так же азартно гоняли футбольный мяч. Донато с колокольчиком в руке вошёл в комнату, прислушался и решительно направился к окну.

— Не надо! Уже не мешают. Привык.

— Скажу по секрету, я тоже привык. У него сделалась такая мальчишеская улыбка, что сердце заныло при нелепой мысли, что я ненароком могу пережить его, такого бодрого, крепкого.

Мы пили кофе, лакомились сырами, а дикая мысль не отпускала. После гибели отца Александра провидение неожиданно послало мне этого католического священника, который никогда не докучал наставлениями, фактически подарил Италию. В первый же приезд организовал для нас с женой поездку в Неаполь, Венецию и ещё во множество мест, где мы были радушно принимаемы его друзьями.

Его храм походил на корабль, неизменным курсом плывущий сквозь

время. Живя в Москве, я знал, что в нём происходит в данный час, в данную

минуту, чем занят капитан этого корабля. И как же я бывал счастлив каким‑нибудь декабрьским днём, когда телефон вдруг взрывался трелью международного звонка и знакомый голос весело вопрошал – «Как ты там? Как все твои? А у нас тут десять градусов тепла! Все ходят без пальто. Ничего! Скоро Рождество! Увидимся в новом году! Чао!»