Пологий склон

Ночное столкновение было весьма серьезным, противник действовал решительно. Сиракава едва избежал смерти.

Томо охватила невероятная слабость, руки, сжимавшие токури, задрожали – в тяжелую минуту он пришел к ней, а не к Сугэ!

– Какое счастье, что… – Она запнулась, с тревогой глядя на мужа.

В его глазах полыхнул яростный огонь. Он залпом выпил чашечку сакэ, грубо схватил Томо за руку и с такой силой рванул на себя, что она не устояла на ногах и со стоном ударилась о его жесткое тело. Замысловатая прическа рассыпалась, черный шелк волос заструился по плечам и спине. Сакэ из бутылки расплескалось на одежды.

У Томо голова закружилась от запаха рисового вина и от опасной близости мужа. Он резким движением руки приподнял ее лицо и яростно впился губами в жалобно приоткрытый рот…

Сиракава вернулся в свои покои лишь на рассвете. Он ни слова не сказал жене о Сугэ.

Томо долго лежала без сна. Она размышляла о муже. Он, видимо, сам страшился роковой минуты и, как мог, оттягивал тот неизбежный миг, когда его безудержное чудовищное плотское вожделение бурлящим потоком прорвет плотину сдержанности и с неистовой силой обрушится на невинную хрупкость Сугэ.

Томо горько усмехнулась: Сиракава выдал себя. Да, получив ранение и едва избежав смерти, он бросился за поддержкой к жене, а она не устояла и невольно отдалась чувственному дурману. Но в душе ее больше не было места иллюзорным надеждам. Там все ярче и ярче разгоралось пламя ненависти к этому высокомерному жестокому мужчине. Томо с трудом держала себя в руках. Ей хотелось закричать и ногтями впиться в его самодовольное красивое лицо, расцарапать впалые щеки и стереть с губ ухмылку презрения к ее слабости и глупости.

На следующий день все выпуски газет пестрели сообщениями о нападении на префекта Сиракаву, который поздно ночью возвращался домой после успешной операции по задержанию бунтовщиков из рядов Либеральной партии. Господин Сиракава, легко раненный в руку, произвел несколько выстрелов в нападавших. Один человек был убит.

Дома Сиракава ничего не сказал о подробностях ночного инцидента. Но Томо теперь знала: его неожиданный, после многомесячного перерыва, визит в ее спальню был вызван тем, что Сиракава убил человека. Вид и запах крови разбудили в нем зверя, ему требовалось успокоить мозг и плоть, возбужденные убийством. Брезгливое отвращение к себе и к мужу охватило Томо.

В канцелярии префектуры, в учреждениях, на улицах – везде обсуждали ночную перестрелку. Обитатели усадьбы шептались по углам. Томо заметила, что лицо Сугэ озарилось восхищением, когда Эцуко заговорила об отце.

– Знаете, мне кажется, ваш отец просто великолепен, – заявила Сугэ.

Девочки сидели на энгаве, склонив хорошенькие головки, дергали за красный шнурок и раскачивали маленькую колыбельку. Там мирно спал котенок.

– Почему ты так говоришь, Сугэ?

– О, он прошел такое опасное испытание, но даже не захотел рассказывать об этом. В то утро я видела, как он смешно умывался – делал все одной рукой, даже полотенце смачивал в миске с водой только правой. Я спросила, что случилось. А он лишь улыбнулся и ответил, что растянул мышцу. Ни словом не обмолвился о своем ранении!

– Ты думаешь, ему было не больно, а?

– Я думаю, ему было очень больно. Сегодня я меняла ему повязку. Знаете, какая там страшная рана?! Вот такая большая и глубокая! – Сосредоточенно нахмурившись, Сугэ отмерила на красном шнурке примерно пять сантиметров и показала Эцуко.

Девочка промолчала. Она поняла, что ранение было серьезным, и еще раз вознесла хвалу богам за то, что отец остался жив.

Но Сугэ, похоже, никак не могла успокоиться.

– Говорят, настоящий мужчина всегда от всех скрывает свою боль и тревогу. Наш хозяин все держал в себе – ни стона, ни единой жалобы. Я считаю, он замечательный!

Томо сидела в своей комнате с рукоделием на коленях и прислушивалась к болтовне девочек. Искреннее, пылкое восхищение, сквозившее в голосе Сугэ, обычно столь сдержанной и молчаливой, неприятно поразило ее.

Сугэ сильно изменилась за последнее время. От застенчивости не осталось и следа. Держалась она свободно и раскованно, двигалась плавно, грациозно. Огромные глаза с мечтательной безмятежностью взирали на мир. Взрослеющая девочка, Сугэ в своей детской чистоте была так же трогательна и невинна, как Эцуко.

Сиракава целый месяц терпеливо приручал трепетную лань, и теперь она была послушна, покорна и абсолютно беззащитна.

Но охотник не торопился, он чувствовал, что почти достиг цели.

Сиракава хитро заманивал неискушенную Сугэ в лабиринт своей страсти. Он сумел завоевать доверие наивной девочки, жаждущей тепла, любви и поддержки. Он холил и баловал ее, как родной отец. И даже предстал перед простодушной жертвой в ореоле героя-победителя.

Мало-помалу она поддалась соблазну познать, как туман тает в лучах восходящего солнца. В сердце Сугэ начал расти робкий первоцвет любви.

Как тугой нераскрывшийся бутон пиона однажды утром начинает светиться лиловыми прожилками, проступающими сквозь темную зелень чашечки, так и Сугэ внезапно наполнилась каким-то новым внутренним сиянием.

Томо была не на шутку встревожена такими переменами. Она знала, что Сиракава все еще выжидает… Она была в этом абсолютно уверена. От женщин, физически познавших Сиракаву, исходило совсем другое свечение, которое Томо всегда безошибочно улавливала. В случае с Сугэ загадочной эманации пока не наблюдалось.

Тот ночной визит мужа после перестрелки оставил в душе Томо глубокий след. Она лишилась сна. Ее преследовали кошмарные видения: Сугэ в объятиях Сиракавы. Как это произойдет, когда?..

По ночам Томо металась на своем одиноком ложе, но порой муки становились невыносимыми. Она вставала и на цыпочках, чтобы не разбудить Эцуко, подходила к окну. Притихший осенний сад утопал в лунной дымке. Призрачные серебристые блики скользили по траве, блестевшей от росы. Из овального окна пристройки лился мутный желтый свет от ночной лампы.

Взгляд Томо, казалось, мог проникать сквозь стены. Как-то раз она представила Сугэ в уютном полумраке спальни. Мерцающий ночник освещает шафрановые простыни и фигуру спящей девушки в лиловом ночном кимоно…

Внезапно Томо ощутила себя огромной черной коброй, которая под покровом темноты заползла в комнату. Развернув свой зловещий капюшон и вперив немигающий взгляд в мужчину и женщину, она бесшумно раскачивалась в тишине…

Похолодев от ужаса, Томо судорожно обхватила себя руками и крепко зажмурилась. Ее губы шевелились, а из горла рвался немой крик: «Помоги мне! О, помоги мне!»

Очень часто ей снился один и тот же сон: шторм на море, по волнам носится корабль, опасно кренится набок, а она в пустом гудящем трюме катается по доскам днища, задыхается, никак не может вдохнуть…

Однажды утром Сугэ осталась в постели, сославшись на страшную головную боль.

Эцуко, вернувшись из школы, сразу же побежала в новое крыло, чтобы показать подруге цветную бумагу для оригами [23].

Сугэ, лежа на футоне, воскликнула:

– Барышня Эцуко! – Она была рада видеть маленькую госпожу.

– Ой, что это у тебя с веками? – простодушно спросила девочка, заметив, что Сугэ бледна и под ее опухшими глазами залегли тени.

Сугэ залилась жарким румянцем и поспешно прикрыла лицо рукавом кимоно, словно от яркого света. Она испугалась, что Эцуко может проникнуть в страшную тайну прошлой ночи.

У Сугэ не было обиды на хозяина. Она успела привыкнуть к нему и безумно нуждалась в его защите и покровительстве. Но к такому испытанию она все же оказалась не готова. Приобщение к таинствам любви потрясло бедняжку. Она испытывала стыд, жгучий, мучительный стыд, впала в состояние какого-то физического и эмоционального оцепенения. Внутри нее разливался холод неизбывной печали, словно что-то было разрушено, уничтожено, навеки утрачено.

О, она была готова возненавидеть родителей! Они, конечно же, знали, на что обрекали собственное дитя, когда лицемерно велели ей смиренно и беспрекословно подчиняться воле господина.