Из чего созданы сны

Кельнер принес напитки и спросил, будем ли мы попозже есть. Я отказался, а Берти, подумав, согласился.

— В общем, я сейчас сваливаю, — сказал я, когда мы остались одни. — Мне еще нужно в больницу, забрать Эдит. Потом я должен быть в отеле. Я оставлю тебе машину, вот ключи. Когда компания выйдет, поезжай за ними. Машину оставь в аэропорту, в гараже. Ключи отдай тамошнему сотруднику гаража вместе с документами на машину. Положи в конверт на мое имя. У меня талон на прокат из «Метрополя», я заберу машину завтра. Если сможешь, позвони из Хельсинки. В «Клуб 88».

— О’кей.

— Из Нью-Йорка позвони Хэму. В редакцию или домой. Я не знаю, что со мной будет завтра. Может быть, меня уже не будет в «Метрополе». Зависит от того, что случится сегодня ночью. Я хочу увезти Ирину, как только все здесь доделаю, как можно скорее во Франкфурт. Там она и должна остаться. Мне нужно, чтобы она была рядом, когда я пишу.

— У тебя есть еще патроны к «кольту»?

— Да. — Я случайно увидел в квартире Конни два полных запасных магазина и прихватил их с собой. Теперь я отдал их Берти. — Если у тебя здесь еще возникнут проблемы, позвони в «Клуб 88» и позови Жюля. Через час я буду в отеле. И там останусь. По телефону говори осторожно. Жюль понимает намеки.

— Да, кстати, дай-ка мне три тысячи марок. Мне нужно немножко денег. На билет и вообще.

Я дал ему денег. К счастью, я взял с собой собственную приличную сумму. 15 000 издательских не хватит, если дело и дальше так пойдет.

Берти был необыкновенно спокоен и хладнокровен, если не сказать, что он откровенно скучал. Хельсинки. Нью-Йорк. В погоню за человеком, который украл самые большие секреты своей страны. На Берти это не произвело ни малейшего впечатления. Он изучал меню и наконец произнес:

— Особенно рекомендуется жаркое из говядины с картофельными клецками. Специальное блюдо дня. Я страшно проголодался.

Старина Берти…

Я вышел под дождь к «рекорду», вынул его саквояж, принес в ресторан и отдал Берти вместе с ключами и документами. Бинокль я ему тоже отдал. Потом подогнал «рекорд» поближе к ресторану, чтобы Берти не пришлось далеко ковылять со своей больной ногой, когда придется срываться с места.

— Будь здоров, — сказал я.

— Ты тоже, — ответил Берти. — Пока, старик. — Он так далеко отодвинул штору, что мог через щелку постоянно держать под наблюдением виллу. — И большой привет Ирине. Славная девочка.

— Да, — сказал я, протянул Берти руку и попросил официанта заказать мне такси. Когда оно пришло, я еще раз кивнул Берти, он улыбнулся в ответ своей юношеской улыбкой.

— Куда? — спросил таксист.

— Университетская клиника. Мартиништрассе.

— Хорошо, сударь.

Разумеется, мы попали в вечернюю пробку и до больницы добирались очень долго. Водитель, маленький нервный мужчина, все время ругался и ехал очень медленно. Он проклинал всех водителей на свете, хотя сам вел паршиво, и пару раз мы были на волоске от аварии, так что мне становилось просто страшно. Я был счастлив, когда мы, наконец, остановились напротив огромной территории больницы, быстро расплатился и вылез. Нервный шофер уехал. Я постоял минуту под дождем, прислушиваясь и вглядываясь в интенсивное вечернее движение. На улице было очень шумно. Мимо меня проезжали бесконечные вереницы машин в обоих направлениях. Я подумал, что дедушка Иванов наверняка опять ждет на стоянке у большой клумбы с увядающими цветами, и отправился в парк, расположенный напротив входа на территорию больницы с ее бесчисленными корпусами и высотными домами. Мы договорились, что я сяду в машину Иванова и буду ждать Эдит. Дойдя до небольшой площадки у клумбы, где были припаркованы шесть частных машин, я увидел такси Иванова. Это был черный «мерседес» 220, я запомнил его регистрационный номер. Я вообще легко запоминаю цифры. Машина стояла с включенными габаритными огнями и работающим двигателем. Я открыл дверцу, плюхнулся на заднее сиденье и поздоровался. Боковое окошечко в перегородке было открыто. До меня донесся женский голос, раздававшийся из радиопереговорного устройства Иванова, по которому он связывался со своей диспетчерской.

Голос девушки звучал так, как будто она повторяет это уже не в первый раз:

— Машина три-один-девять, ответьте! Машина три-один-девять, ответьте!

Пожилой русский сидел за рулем и смотрел вперед, в стену дождя. Казалось, он всматривался, не идет ли Эдит, чтобы не пропустить ее.

— Машина три-один-девять, ответьте! Машина три-один-девять! — Дождь барабанил по крыше, и даже в такси проникал гул вечернего потока машин, проносившихся мимо. А водитель такси три-один-девять не отвечал, несмотря на призывы диспетчера.

— Что это с радиосвязью? — громко спросил я Иванова, наклонившись к боковому окошечку.

Он не ответил. Я хотел было повторить свой вопрос, но тут я увидел на панели приборов желтую эмалированную табличку, на которой черными буквами было написано: «Такси с радиосвязью 319». Одним прыжком я выскочил из машины. Окно Иванова было опущено. Левый рукав и вся левая сторона его черного пальто из лакированной кожи блестели от сырости. Он продолжал смотреть вперед. Здесь, снаружи, шум машин и трамваев был оглушительным.

Я услышал едва различимый голос девушки-диспетчера:

— Машина три-один-девять, ответьте! Три-один-девять, ответьте, наконец!

Я склонился к Иванову и увидел маленькое отверстие на его левом виске и немного вытекшей крови. Пуля, должно быть, попала прямо в мозг, не разорвав ни одного сосуда. Седые волосы вокруг отверстия выглядели обожженными. Кто-то поднес мелкокалиберное оружие прямо к голове Иванова и выстрелил.

Я стоял у края моря из света и шума, дождь лил на меня и на левый рукав и левую часть пальто Владимира Иванова, убитого не так давно — его руки на руле были еще теплыми, когда я прикоснулся к ним. Струйка крови влажно сверкнула в свете фар проезжающей мимо машины.

— Машина три-один-девять! Пожалуйста, немедленно ответьте, машина три-один-девять…

19

Я поднялся на лифте высотного здания хирургического отделения на тот этаж, где лежал Конни Маннер. Эдит сообщила мне, как его найти. Я пробежал по коридору до самого конца, где за стеклянной дверью была его палата. Перед дверью стояли двое мужчин.

— Стоп, — скомандовал один.

— Туда нельзя, — сказал второй.

— Внизу стоит такси, — сообщил я. — Шофер застрелен. — Я показал им свое удостоверение прессы.

— Ах, господин Роланд из «Блица», — сказал второй.

— Да, — подтвердил я.

— Пройдемте к такси, — сказал второй мужчина мне, а потом своему коллеге: — Смотри за женщиной. Ей пока нельзя выходить.

— Порядок.

Второй мужчина уже бежал по коридору, я помчался за ним, к лифту. Мы спустились вниз. Он представился:

— Моя фамилия Вильке.

— Очень приятно, — ответил я. — Фамилия шофера была Иванов. Владимир Иванов.

— Вы его знали?

— Да, — ответил я и рассказал ему, откуда знал Иванова. «Это все равно уже вышло наружу», — подумал я. Когда мы выходили из лифта, меня неожиданно начало мутить, и я почуял «шакала». Это был запоздалый шок. Я вытащил фляжку, хлебнул, а потом выбежал вслед за Вильке в дождь и мрак. Мы понеслись по территории клиники, мимо привратника, пересекли улицу и добежали до клумбы и до такси, которое по-прежнему стояло с включенным двигателем и габаритными огнями. Русский съехал набок, рот его открылся, нижняя челюсть отвисла. Глаза были открыты. Тело его накренилось влево, в сторону окошка, и струи дождя лились в его открытые, мертвые глаза.

20

Эдит Херваг прошла по маленькому палисаднику дома 22-А по Адольфштрассе к ожидавшему ее такси, дверцу которого для нее приоткрыл Владимир Иванов. Он поздоровался. Она позвонила в диспетчерскую по телефону, записанному на карточке, которую я дал ей утром, и заказала машину 319.

— Я сяду к вам, вперед, — сказала Эдит Херваг. На ней было меховое пальто, белокурые волосы были спрятаны под платок, зонтика у нее не было.