Избранные романы: Трудный путь. Волшебный час. Просто, как смерть. Чудо в Андах.

Недостатка воды в горах не было — нас окружали тонны снега. Проблема была в том, чтобы его растопить. Поначалу мы просто пригоршнями засовывали снег в рот, но через несколько дней у нас растрескались губы, и это стало невыносимо больно. Тогда мы поняли, что нужно держать горсть снега в ладонях и слизывать по капельке. Еще мы топили снег — трясли его в бутылках. Мы пили из любой лужицы — например, когда снег, лежавший во вмятине фюзеляжа, таял на солнце. Но воды все равно не хватало. Мы слабели с каждым днем, в наших организмах накапливались токсины, и мы передвигались как сонные мухи.

Наконец изобретательный Фито придумал, как добывать побольше воды. Однажды утром он заметил, как солнце растапливает кромку льда, образовавшуюся за ночь на снегу. И его осенило. Он порылся в груде сломанных кресел и откопал тонкий лист алюминия. Края он загнул, получилась ванночка, с одной стороны которой он сделал желобок. Он наполнил ванночку снегом и выставил ее на солнце. Через несколько минут солнце растопило снег, из желобка потекла вода, которую Фито собрал в бутылку. Тогда мы все стали искать алюминиевые листы — они были в каждом кресле. Марсело даже собрал отряд ребят, которые теперь запасали воду на всех. Воды все равно не хватало, но это придавало нам сил. Сообразительность и сотрудничество помогали нам выжить. Но вскоре мы столкнулись с проблемой, которую нашими силами было не решить. Мы начали голодать.

Как-то утром, примерно через неделю после крушения, я стоял и смотрел на орешек в шоколаде, который лежал у меня на ладони. Наши запасы истощились, и это была последняя порция съестного, которую мне выдали. Я решил растянуть удовольствие. В первый день я только слизал шоколад, а сам орешек спрятал в карман. На второй день я разделил орешек на две половинки: одну спрятал, а вторую засунул в рот. Я сосал кусочек ореха несколько часов. На третий день орех пришлось съесть.

На большой высоте человеку нужно огромное количество калорий. Альпинисту на день требуется пятнадцать тысяч калорий — только для того, чтобы не терять вес. А мы, пока еще были припасы, получали всего по нескольку сотен калорий в день. А потом вообще не получали ничего. Я видел, как посерели и осунулись лица моих друзей. Движения их стали неуверенными, глаза погасли. Когда в мозг поступает сигнал, что начался голод, что организм уже питается собственными ресурсами, он посылает волну адреналина — знак тревоги. Этот первобытный инстинкт — скорее, страх, а не голод — заставлял нас снова и снова обыскивать салон в поисках хоть крохи. Мы пытались сосать куски кожи с наших чемоданов, хотя и понимали, что химикаты, которыми обработана кожа, нам больше навредят, чем помогут. Мы вспарывали сиденья кресел, надеясь обнаружить там солому, но внутри оказался поролон. Часами я думал о том, где можно раздобыть еду. Может, здесь хоть что-нибудь растет? Или под камнями прячутся червяки и букашки? А что, если у летчиков в кабине остались шоколад или печенье? Обыскали ли мы карманы умерших перед тем, как их похоронить?

Но снова и снова я убеждался в том, что здесь, кроме металла, пластмассы, снега и камня, нет ничего.

Впрочем, еда была, и совсем рядом. Около самолета лежали под тонким слоем снега тела погибших. Мясо. Меня до сих пор поражает, что, так долго мечтая о пище, я ни разу не подумал о единственно возможном источнике питания в радиусе нескольких километров. Есть границы, которые наше сознание переходит крайне неохотно, но зато когда это случается, мы оказываемся во власти первобытных инстинктов.

Смеркалось. Мы собрались в самолете и готовились ко сну. Я случайно взглянул на рану на ноге парня, который лежал со мной рядом. Она уже затягивалась и подсыхала, но в середине еще сочилась сукровица. Когда я учуял едва различимый запах крови, у меня тут же разыгрался аппетит. И тут я поднял голову и увидел, что мои соседи тоже смотрят на рану. Мы со стыдом прочли мысли друг друга и тут же отвели глаза. Однако я вынужден был признаться себе, что я посмотрел на человеческое тело и мой мозг воспринял его как возможную пищу. В сознании приоткрылась еще одна дверца, и закрыть ее уже было невозможно. В тот момент я окончательно понял, что выжить мы сможем только благодаря замороженным телам наших товарищей.

Я больше не мог молчать и как-то ночью решил поговорить с Карлитосом Паэзом, который лежал со мной рядом.

— Карлитос, — прошептал я, — ты не спишь?

— Разве можно спать в таком холоде? — пробормотал он.

— Ты голоден?

— А как ты думаешь? Мы уже несколько дней ничего не ели.

— Нам придется голодать, — сказал я. — Помощь придет еще не скоро.

— Откуда ты знаешь? — буркнул Карлитос.

— Оттуда же, откуда и ты, — ответил я. — Но я не намерен здесь умирать.

— Ты что, еще надеешься перейти через горы? Нандо, у тебя сил не хватит.

— Я слаб, потому что я ничего не ел.

— А что тут поделаешь? Еды-то все равно нет.

— Еда есть, — сказал я. — И ты отлично знаешь, что я имею в виду.

Карлитос беспокойно заворочался, но промолчал.

— Еды полно, — шепнул я. — Ты думай об этом просто как о мясе. Нашим друзьям их тела больше не понадобятся.

Карлитос ответил не сразу.

— Помоги нам Господь, — сказал он наконец. — Я и сам об этом думал…

На следующий день Карлитос пересказал наш разговор еще кому-то. Несколько человек признались, что и их посещали те же мысли. Мы решили обсудить это открыто. На закате мы собрались в самолете.

Слово взял Роберто.

— Мы голодаем, — сказал он. — Мы пожираем сами себя. Если мы не пополним запасы белка, то скоро умрем, а белок нам доступен только из тел наших погибших друзей.

Воцарилась гнетущая тишина. Наконец раздался голос:

— Ты что предлагаешь? Питаться мертвечиной?

— Мы не знаем, сколько мы здесь еще пробудем, — сказал Роберто. — Если мы не будем есть, мы умрем. Все очень просто. Если вы хотите увидеть своих близких, другого выхода у вас нет.

Все ошеломленно смотрели на Роберто.

— Я этого не могу, — тихо сказала Лилиан.

— Ты должна сделать это не ради себя, — ответил ей Густаво, — а ради своих детей. Ты обязана выжить и вернуться к ним.

— А как же наши души? — крикнул кто-то. — Господь нам такого не простит.

— Если вы не будете есть, вы уморите себя голодом, — сказал Роберто. — А это Господь простит? Я уверен, Господь позволит нам делать все, для того чтобы выжить.

— Надо смотреть на это просто как на мясо, — сказал я. — Их души уже не с нами. Нам нужно выиграть время, чтобы дождаться спасателей, иначе они найдут только наши трупы.

— А если придется выбираться самим, — добавил Фито, — нам понадобятся силы. Иначе мы погибнем в горах.

— Фито прав, — подхватил я. — И если тела наших друзей помогут нам выжить, значит, они погибли не напрасно.

Обсуждение продолжалось до самой ночи. Многие отказались есть человеческую плоть, но остальных они не отговаривали. Теперь оставалось решить, как это сделать.

— Ну, у кого хватит смелости отрезать первый кусок от тела друга? — спросил Панчо Дельгадо.

В самолете было уже совсем темно. Я различал только силуэты. После долгой паузы заговорил Роберто.

— Это сделаю я, — сказал он.

— Я тебе помогу, — тихо сказал Густаво.

— А с кого мы начнем? — спросил Фито. — Как мы будем выбирать?

Мы все посмотрели на Роберто.

— Мы с Густаво все решим, — ответил он.

— Я пойду с вами, — сказал Фито и поднялся.

Мы пожали друг другу руки и поклялись, что если кто-то из нас умрет, остальные могут воспользоваться и нашими телами.

Роберто нашел несколько осколков стекла и пошел вместе со своими помощниками к могилам. Вернулись они с кусочками мяса в руках. Густаво протянул мне кусок, и я взял его. Он был серовато-белый, твердый и очень холодный. Я напомнил себе, что это уже не человеческое тело, однако с трудом заставил себя поднести кусок ко рту. Я старался ни на кого не смотреть, но краем глаза видел остальных. Кто-то, как и я, никак не мог заставить себя приступить к трапезе, а кто-то уже мрачно двигал челюстями.