Дитя слова

Итак, я никогда не буду жить вместе с Кристел, и мы никогда с ней не будем петь, как птицы в клетке. Артур, а не я, будет заботиться о ней, и любить ее, и выполнять все ее маленькие желания. Они с Артуром уедут из Лондона — Артур уже попросил о переводе в Хэрроугейт, и они уже ищут там домик. Они поселятся далеко отсюда, в одной из Йоркширских долин, и я буду приезжать к ним время от времени — все реже и реже, — и они будут звать меня «дядя Хилари», а их детишки будут широко раскрытыми глазами с враждебностью и непониманием взирать на меня. То, что это будет, я постарался скрыть от полного слез взгляда Кристел. А я играл и играл, и уже само усилие, которого требовала эта комедия, отвлекало меня от изначальной агонии. Я делал вид, будто радуюсь этому браку, восторгаюсь Артуром, счастлив, предвкушая появление племянников и племянниц (которые, несомненно, не замедлят появиться, а если не появятся естественно, то будут взяты на воспитание). Я даже с восторгом говорил о том, что, быть может, и сам перееду в Йоркшир (к этому времени я ушел из своего учреждения и нашел работу в одной страховой компании, более нудную, но лучше оплачиваемую). Для кого эта ложь была предназначена? Надо было, чтобы Кристел хотя бы наполовину поверила ей. Наверное, так оно и было. Она цеплялась за меня до последнего момента, всем своим видом выражая, что чувствует себя ужасно виноватой, и затопляя меня потоком признаний в любви. Я героически продолжал играть свою роль. Последнее, чем я мог ей помочь, это постараться, чтобы она не терзалась, вступив на новый, уготованный ей судьбою путь. Черствость, несомненно, одержит верх позже.

Мы вышли из церкви (не из церкви святого Стефана) в холодный вечерний воздух. На церковном дворе стояла елка в огнях. Я вспомнил, что так и не свозил Кристел на Риджент-стрит посмотреть на рождественские приготовления. Мы подошли к машине, которую нанял Артур и в которой завтра он повезет Кристел к своим двоюродным братьям в Линкольншир на Рождество. Мы с Томми забрались на заднее сиденье. Артур и Кристел сели впереди. Кристел обернулась и протянула мне руку, и я героически держал ее, пожимал, гладил и улыбался, хотя мне хотелось завыть, как побитому псу. Артур умело и осторожно вел машину к Блит-роуд, где нас ждал свадебный ужин. Мы полезли вверх — Артур впереди, за ним — Кристел об руку со мной, затем Томми. Стол был накрыт. Цыплята и сливовый пудинг стояли в духовке. Комната была увешана цепями из цветной бумаги. Желая украсить свое жилище, Артур надел на голову двум дамам, изображавшим Восход и Закат, маленькие бумажные шляпки. Было много смеха и слез. Все сняли пальто. Мы с Артуром были в наших лучших костюмах. На Томми было совершенно непотребное платье с блестками, на Кристел — одеяние из оранжевого атласа, спорившее в яркости с ее волосами. Я поцеловал Кристел и сказал, чтобы она перестала плакать. Томми тоже поцеловала ее. Обе женщины, однако, продолжали попеременно то плакать, то смеяться. Мы с Артуром принялись открывать шампанское.

РОЖДЕСТВО

Я шел домой. Томми, хотя ей надо было совсем в другую сторону, продолжала идти со мной рядом. В свете фонарей то тут, то там мелькали редкие снежинки и беспечно кружились, прежде чем упасть на льдистый тротуар и исчезнуть. На Томми был синий вязаный ночной колпак, и она для тепла спрятала под него все свои кудряшки. Какое-то время мы шли молча.

Перед моими глазами — а я был обречен созерцать эту картину до конца моих дней — стояла Китти по колено в речной тине. Куда девалось ее норковое пальто? Человек может погибнуть, но о ценностях вроде норкового пальто всегда найдется кому позаботиться. Возможно, теперь его носит Бисквитик.

— Хилари, ты что, плачешь?

— Нет.

— А по-моему, да.

— Нет.

— Хилари, я должна тебе кое-что сказать.

— Мистер Стрэнджер обрюхатил тебя. Ну и пускай, меня это не касается.

— Нет-нет. Я совершила один ужасный поступок и чувствую, что должна тебе в нем признаться.

— Это действительно важно?

— Да. Я должна тебе рассказать. Не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь.

— Время, очевидно, покажет.

— Я написала про тебя Ганнеру Джойлингу.

— Ты… что? — Я не остановился, я продолжал идти.

— Я написала ему письмо про тебя — про тебя и про леди Китти.

Я продолжал шагать, не глядя на нее. Снежники падали теперь более густо.

— Что ты написала ему про меня и леди Китти?

— Сообщила, что ты в нее влюблен.

— С чего ты это взяла? Выдумала?

— Я видела, как вы целовались в Кенсингтонских садах в тот день, когда я шла к тебе, чтобы сказать о Киме.

— Откуда ты знаешь, что это была она?

— Я видела ее фотографию и потом видела у тебя на службе. И еще я узнала ее по пальто.

— Лихо же ты нас выследила!

— Я зашла к тебе домой, но тебя не застала. Тогда я пошла в парк. Я знала, что тот сад, в дальнем конце озера, — твое любимое место.

— Откуда ты это знала?

— Ты же водил меня туда как-то. И даже сказал мне, что называешь его Ленинградским садом. Ты, очевидно, забыл.

Я действительно забыл.

— Что же ты сказала в том письме?

— Просто что ты влюблен в его жену. О ней я ничего не писала.

— Когда же ты его отправила?

— О-о… после… того как…

— Когда точно?

— Я написала его и опустила в ящик на другой день — это был, очевидно, понедельник. Я сделала это… просто из ревности, со злости… это был отвратительный поступок… Видишь ли, я считала, что у тебя есть другая и что из-за нее ты не хочешь… Я считала, что это Лора Импайетт… потом, когда я увидела тебя с леди Китти, я поняла, что это она, и мне это было невыносимо… она — такая счастливая, такая богатая… а теперь еще и ты ей понадобился… слишком это было ужасно, мне казалось, я сойду с ума… и я подумала, что, если только она бросит тебя, у меня может появиться какая-то надежда…. ну, я сама не знаю, что я думала… ведь мы с тобой вроде бы тогда расстались, только я, конечно же… я просто голову потеряла… нехорошо все это было… а потом, на другой день, бедняжка погибла…

— Значит, ты могла и не посылать своего письма.

— Значит, могла и не посылать. Словом, это было ужасно… это было так жестоко по отношению к нему, мистеру Джойлингу, и так жестоко по отношению к тебе… но я надеюсь, он не поверил… Я напечатала письмо на машинке и не подписалась… и говорила только о тебе, не о ней… Я думаю, многие считают, что были влюблены в его жену просто потому, что она славилась красотой и люди влюблялись по фотографиям… Он тоже, наверное, так думал, или, может быть, подумал, что это письмо от какой-нибудь сумасшедшей… а она ведь все равно умерла. Он ничего тебе об этом не говорил?

— Нет.

— Тогда он, конечно, решил, что это письмо от сумасшедшей, — люди вроде него получают уйму таких писем.

— Наверное.

— Это лежало таким грузом на моей совести, что я просто не могла не сказать тебе, — это снедало меня… Можешь ли ты меня простить?

Значит, это маленькая, наивная, легкомысленная Томми сотворила все это. Из чувства детской обиды и женской злости Томми уготовила мне мою судьбу. Она никогда не должна об этом узнать. Еще одна тайна на всю жизнь. Ганнер, очевидно, получил ее письмо во вторник утром. Затем, когда Китти под каким-то предлогом отказалась пойти на прием на Даунинг-стрит, он решил проверить свои подозрения. Он вернулся, и — что? Вытряс из Бисквитика место наших свиданий. Подробности не имеют значения. В своем неведении Томми породила встречу, в результате которой погибла Китти, Кристел вышла замуж и двойное вечное проклятие искорежило мою жизнь и жизнь Ганнера. Не Клиффорд, не Бисквитик и, слава Богу, не супружеский заговор наказать мерзкого преступника. Мною овладело какое-то дурацкое чувство облегчения, смешанное с новым мучительным страданием от мысли, как все в жизни случайно. Догадайся я в то воскресное утро увести Китти куда-нибудь в другое место — любое другое место, — и мы были бы спасены.