Аргентинское танго

шаг. Босые ноги мерзнут. Дует по полу. Осень. В Москве уже осень, Марита. Где твоя жаркая Испания?! Где твой виноград?! Твои апельсины?!

Пересохшие губы внезапно жадно, жарко захотели апельсина. Она облизнула губы. Сделала еще шаг к двери.

И снова в дверь настойчиво, гневно, протяжно позвонили.

Она бесшумно, неслышно подбежала к двери. Затаила дыхание. Замерла. Прислушалась. А если это не Иван? Отчего ты решила, что это Иван? Вдруг это почтальон! Вдруг это тебе телеграмма? От мамы, от отца… Из Мадрида…

Она бросила взгляд на часы в прихожей. Час ночи! Почему телеграмма не может быть принесена в час ночи? Это Иван. Он приехал на машине. Он не любит метро. Он так любит сервис. Хотя иной раз, когда опаздываешь, метро выручает, а на земле, на дорогах — трафики, сплошные «пробки».

Он не опоздал, Мария. Он не опоздал.

И она, закусив губу, внезапно разозлившись на себя, на свою трусость, щелкнула замком и рванула дверь на себя.

— Здравствуй, Мария, — сказал Иван, блестя глазами.

Она отступила на шаг.

— Здравствуй… Иван…

— Почему ты такая бледная? — Теперь он сделал шаг к ней. — На тебе просто лица нет. Ты болеешь? Нет?.. Измерь температуру. Вообще в Японии ты, со своими заморочками, со своей нервностью, мне мало понравилась. Что с тобой, Мара? Ты стала совсем другая. Прости, но у меня такое странное чувство… — Он еще шагнул к ней, и она отодвинулась. — Что за тобой кто-то следит. И ты знаешь об этом, и всячески прячешься от слежки. И, что самое странное, у меня ощущение, что надсмотрщик этот — я, и прячешься ты — от меня.

Он вскинул руки, чтобы ее обнять. И его глаза наткнулись на ее глаза. И руки опустились.

— Мара!..

— Не трогай меня.

Дверь в спальню была открыта. Сейчас, вот сейчас он поднимет глаза. И увидит его. Его, его, его. Своего отца.

— Да что с тобой, в конце концов?!

Он поднял глаза. Он увидел.

Далеко, в полумраке комнат, в нагромождении стульев и мебели, в разбросанных снежно-белых простынях, — разметанное по постели сухое, поджарое смуглое тело, худое тело атлета и аскета, бойца и убийцы. Тело мужчины, родившего его на свет. Тело мужчины, сегодня многажды обладавшего его женщиной.

Он не рассмотрел, кто там лежит не кровати. Его тело, его мышцы сработали быстрее, чем его разум. Прежде чем он успел опомниться, его рука уже заносилась в воздухе. Он ударил Марию по лицу, больно, наотмашь. И она, в своем черном атласном халатике, расшитом розами, не удержалась на ногах, пошатнулась, свалилась на паркет прихожей, больно ударившись ребром об угол платяного шкафа.

— А-а-ах!..

— Ты… Ты!.. шлюха… я знал…

— Иван, послушай…

Он шагнул к ней, лежащей на полу. Двинул ее в бок ногой, отталкивая ее от себя, как оттолкнул бы поганое, паршивое животное.

— Ваня!..

— И это ты просила, умоляла меня о ребенке!.. Ты… ты после этого… знаешь, кто ты?!..

Он задохнулся. Не мог говорить. Повернулся. И пошел — туда, в спальню, где увидел нагое тело другого мужчины.

И остановился. Замер. Прямо