Почетный караул

— Вот что я подумал, — сказал генерал Николс. — Кое-кто и сейчас так думает. Разумеется, нам необходимо иметь отдельные военно-воздушные силы, и они у нас будут. И, может быть, есть люди, которым наш полный успех ни к чему, но они не в том положении, чтобы предпринять в связи с этим какие-либо действия. Возражения оппозиции базировались на том, что понимать под нашим полным успехом. Старик попросту предлагал разгромить к черту тылы, уничтожить военный потенциал Германии. Тогда с немецкими вооруженными силами было бы покончено. Оппозиция же считала, что покончить с немецкими вооруженными силами надо по-другому: атаковать их в лоб и разгромить. Нет, они ни разу не сказали, что способ этот столь же безопасен, столь же дешев или столь же надежен. Они сказали просто: вы хотите устроить хаос, какого еще не знала история, но кто будет наводить порядок? Ответ: мы. Если, конечно, мы не допускаем мысли — а мы ее не допускаем, — что проиграем войну. Старик сказал: вы же нас не об этом спрашивали. Вы спрашивали нас, как вынудить Германию сложить оружие, и мы вам ответили. Скажите слово, и мы сделаем это для вас. Мы сотрем их, и сотрем, и снова сотрем.

Генерал Николс чуть улыбнулся.

— Старик в своих идеях исчерпывающе последователен. Он не сказал, что это лучшее из того, что можно сделать. Он сказал только: если это надо сделать, так вот лучший способ сделать это. Естественно, имелись самые веские причины, почему рекомендованная нами стратегия не была принята. Тут, возможно, и «лучше не устраивать слишком уж большого хаоса». Ну и конечно: мы не начинаем с пустого места, у нас нет свободы рук. Уже сделанное нами не может не ограничивать того, что мы можем сделать в дальнейшем, и, разумеется, мы не можем сделать того, что нам не разрешено. Мы обязаны ждать слова команды, а если те, кому принадлежит это слово, не способны увидеть того, что видите вы, они его не скажут и нам ничего не придется делать. Откинув военный переворот, а его, насколько я слышал, никто не предлагает, нам придется обходиться тем, что они были способны увидеть. И ведь они могут быть правы. Все сводится к разным мнениям об одном и том же. Ну а то, как уже сделанное нами кладет предел тому, что мы могли бы сделать в дальнейшем, один представитель британских ВВС продемонстрировал на примере десантников.

Генерал Николс открыл портсигар. Полковник Росс сигареты не любил, но взял одну.

— После того как ответственный за выброску вышвырнет десантника в люк, — сказал генерал Николс, — дальше все зависит от самого десантника. Его приземление обеспечивается, в частности, его выучкой, его физической формой, его опытностью и способностью оценивать обстановку. Он должен быть начеку. Он должен принять нужное решение в нужный момент. А теперь предположим, он, опускаясь, обнаруживает, что ситуация скверная: что характер местности или вражеские патрули делают приземление рискованным и он, скорее всего, задание не выполнит. Как ему следует поступить? Ну, если он не круглый идиот, такой десантник влезет назад в самолет и попробует спрыгнуть в другом месте.

Генерал Николс чиркнул спичкой, поднес огонек к сигарете полковника Росса и сказал:

— Что сделал Нюд, судья? Смылся?

Полковник Росс, устремив взгляд на прикрытый ладонью огонек спички, втянул полный рот пресноватого дыма.

— Я толком не знаю, генерал, — сказал он. — Нюд не у себя, и он никого ни о чем не предупредил. Дед пытался его найти, но не сумел. Так что, возможно, Нюд отправился полетать. Ему есть что обдумать. Когда мы разговаривали в столовой, я видел, что он еще с этим делом ничего не решил. Потому-то он и перекинул его на меня. Чтобы я удерживал равновесие, пока он все обдумает.

— Вы решили не проводить разбирательства? — сказал генерал Николс.

— Я решил не проводить его сегодня утром, — сказал полковник Росс. — Я уже все обдумал. Когда проведешь в судах, генерал, столько времени, сколько провел я, то всегда предпочитаешь дела до судов не доводить. Стоит начать этот процесс, и он обретает самостоятельность — вот как десантник вашего друга, уже прыгнув. Едва наш полицейский предъявит обвинения, мы начнем вести протокол. Поскольку протокол не может не выявить то или иное, неминуемо последует то или иное. И пока еще от нас зависит, иметь или не иметь, я подумал, что нам стоит подождать и поразмыслить. Может быть, Нюд что-то сообразит. Может быть, я что-нибудь соображу. Даже Вашингтон предположительно может что-нибудь сообразить.

— Судья, — сказал генерал Николс, — мне кажется, вы все придаете этому излишне большое значение. Во всяком случае, Нюд придает. Он неверно понял точку зрения Вашингтона. И знает это. Вероятно, вы уже заметили, судья, что Нюд несколько импульсивен. Сегодня утром Нюд просто дуется. И понял он неверно — нарочно. Для того, чтобы иметь повод дуться. Ведь никто же не винит Нюда в том, что произошло. При нынешней ситуации это — или что-нибудь вроде этого — не случиться не могло. Так при чем здесь Нюд? Ситуацию ведь создал не он. Неужели Старик, военное министерство или еще кто-нибудь способны возложить на Нюда ответственность за то, что, по убеждению белых южан, неграм нельзя предоставлять общественного или военного равенства, или за то, что неграм не нравится, чтобы с ними обходились как с животными? Ситуация эта нам мешает, и мы предпочли бы обойтись без нее, но никто не ждет от Нюда, чтобы он нашел выход из нее.

«Дуется» было хорошим определением для поведения Нюда, и генерал Николс употребил его не с пренебрежением, а дружески. Тем не менее полковник Росс ощетинился с раздражением, уже достигшим предела из-за утренних забот и неприятностей — настолько многочисленных, что держать их в уме все одновременно было невозможно. Но, сосредоточиваясь на одной, он непрерывно ощущал тягостное давление остальных, дожидающихся, пока у него найдется минута рассмотреть их подробнее. А рассмотреть подробнее некоторые из них значило еще больше, еще глубже ощутить собственную вину. Другие же просто вновь возбудят в нем гнев на чью-то неизвинительную глупость. Поучительные рассуждения генерала Николса о «нынешней ситуации», благодушная философская отвлеченность, мгновенное сведение к нулю неисчерпаемых неприятностей полковника Росса небрежным указанием, что всему этому придается излишне большое значение, вывели полковника Росса из себя. Он сказал:

— Я не уверен, генерал, насколько мне или Нюду ясно, чего, собственно, ждут от Нюда? Или это и Вашингтону не слишком ясно?

Грубый, вызывающий тон, признал про себя полковник Росс, был неуместен. Генерал Николс поглядел на него задумчивым взглядом, который, хотя и не выражал неудовольствия или досады, несомненно, был недоуменно критичным и прятал удивление вместе с неизбежным грозным вопросом: этот сварливый старец как будто упрямится? Он намерен вставлять палки в колеса?

Расстроившись точно так же, как он расстроился, едва намекнул капитану Коллинзу на двусмысленность его отношений с мисс Криттенден, расстроившись оттого, что по собственному безрассудству оказался заведомо не прав, полковник Росс тотчас ощутил все мучительные следствия своей вспышки. Он предал свои седины, утратил бесценный апломб, даримый самоуважением, потерял твердость мысли, так как сознание собственной неправоты лишило его всякой опоры, и рассудок уже не находил для него ничего, кроме подленького совета: «Поберегись, как бы не зайти слишком далеко!»

Генерал Николс поднес руку к глазам и осмотрел ногти. Он сказал невозмутимо:

— Для газет и прочего требовалось сформулировать подход к проблеме. Подход этот был рассмотрен, одобрен и объявлен. Нюд и все остальные будут идти в ногу. Если неподвластные ему обстоятельства, несчастный случай, непредвиденные осложнения собьют его с шага, ему следует как можно быстрее вернуться в свой ряд и вновь попасть в ногу с остальными. Только и всего. Никто не ждет от Нюда невозможного. Никто не ждет, чтобы он ломал себя, подвергался унижению. От него ждут, чтобы он, насколько позволяют остальные его обязанности и воинский долг, сглаживал, а не раздувал. Не думаю, судья, что мы тут расходимся во мнении. Меня в этом убеждает все, что вы сказали о принятых вами мерах.