Радуга тяготения

Они едут прочь от железной дороги — все дальше от тех зон земных, что полюбезнее. По всему крупу и ляжкам аппалузы взрываются черные и белые звезды. В центре каждой новы — строгий круг вакуума, без цвета, куда полуденные киргизы на обочинах поглядывали и с ухмылками отводили глаза, мотнув головою к горизонту за спиной.

Чудны, чудны динамика нефти и манеры нефтяников. После Аравии Змей повидал немало перемен на пути к Чичерину, который может оказаться другой его половиной: множество конокрадов, трудных скачек, конфискацию тем правительством и этим, бегства в еще более отдаленную глушь. На сей раз — киргизские фазаны разбегаются от грохота копыт, здоровенные они птицы, что твои индюки, черно-белые с кроваво-красными кляксами у глаз, ковыляют к нагорьям — у Змея это, может, самое последнее приключение, теперь уж и не упомнишь родники в оазисах, над которыми курится дым, бородачей, резные с перламутром лакированные седла, поводья из крученой козлиной шкуры, женщин на седельных подушках, что от восторга воют во тьме в кавказские предгорья, — их по мазкам елезаметнейшей тропы уносит похоть, буря… только следы тянутся позади по этим предельным травяным угодьям: тени отпотевают и упокаиваются в фазаньем гомоне. Два всадника стремятся дальше, и движущая сила нарастает. Лесной аромат на крупе ночи медленно тает. На солнце, которое пока не их, ждет… Кто?.. Дожидается их невообразимое существо — рослое, и горит…

…даже теперь, во взрослых грезах к переполошившейся Галине является крылатый всадник, красный Стрелец с детских революционных плакатов. Вдали от галдежа, снега, истерзанных улиц сбивается она в комок тут, в азиатской пыли, ягодицы дугами ввысь, поджидает первого касания его — этого…Стальные копыта, зубы, некий свистящий взмах перьев поперек позвоночника… звенящая медь конной статуи на площади и ее лицо, вжатое в сейсмическую землю…

— Он солдат, — это Люба так про Чичерина, — и он далеко от дома. — Отправлен служить на дикий Восток и тянет лямку спокойно, невыразительно и явно под неким проклятьем власти. Слухи столь же неумеренны, сколь апатична эта страна. Командиры звеньев в комнате отдыха судачат о бабе — изумительной советской куртизанке, носившей ночную кофту из белой лайки и брившей себе идеальные ноги каждое утро до самой промежности. Осовременилась конеебка Катерина, вся в горностае и брильянтах. В любовниках у нее числились все — от министров до таких, как капитан Чичерин, естественно, самый у нее пресамый. Пока нео-Потемкины бродили ради нее по Крайнему Северу, пока умелые волки-технократы возводили в тундре поселения, целые урбанистические абстракции из льда и снега, наглый Чичерин — в столице, заховался у нее на даче,где они играли в рыбака и рыбку, террориста и Государство, путешественника и край волново-зеленого света. Когда на них в конце концов обратилось внимание властей, это отнюдь не означало смерть Чичерину, даже ссылки не означало — лишь истончение карьерных возможностей: вот так уж в те дни выпадали векторы. На добрую часть его золотых годков — Средняя Азия, либо атташе где-нибудь в Коста-Рике (ну — хорошо бы и впрямькогда-нибудь Коста-Рика — передышка от этого чистилища, чтобы прибой тасовался, зеленые ночи — как же ему не хватает моря, как грезит он о черных глазах, влажных, как у него самого, колониальных глазах, что опущены долу с балконов крошащегося камня…)

Между тем другой слух повествует о его связи с легендарным Вимпе, главным торговым агентом «Ostarzneikunde GmbH» [179], дочерней компании «ИГ». Поскольку общеизвестно, что представители «ИГ» за границей — на самом деле германские шпионы, подчиняются берлинской конторе под названием «NW7», этой истории про Чичерина поверить не так-то легко. Окажись она буквально правдой, Чичерина бы здесь не было — ни при каких условиях ему не сохранили бы жизнь ради этой спячки наяву в восточных гарнизонных городках.

Конечно, он могбыть с Вимпе знаком. Жизненные пути их некоторое время бежали довольно близко — как в пространстве, так и во времени. Вимпе был Verbindungsmannв классическом стиле, в нем чувствовался нездоровый энтузиазм: обворожительный симпатяга — такой, что шарм его валится на вас уступами или террасами силы: дружелюбные серые глаза, вертикальный гранитный нос, рот, что никогда не дрогнет, подбородок, неспособный к фантазиям… темные костюмы, безупречные кожаные ремни и серебряные запонки, ботинки из конской шкуры, что блистали под стеклянными потолками царских вестибюлей и по всему советскому бетону, неизменно щеголеват, обычно корректен, информирован и пылок касательно органической химии — его специальности и, как намекалось, его веры.

— Представьте шахматы, — в первые дни свои в столице, в поисках сравнения, которое может понравиться русским, — сумасбродную шахматную партию. — И далее показывал, если публика отзывалась (у него рефлексы торговца, он умеет автоматически рулить к наименьшему безразличию), как перед всякой молекулой раскрывается столько возможностей — возможностей к образованию связей, к связям разной прочности, от углерода, самого разностороннего, королевы, «Екатерины Великой периодической таблицы», до самых до водородиков, многочисленных и одноходовых, как пешки… и грубое противодействие шахматной доски, сдающейся в этой химической игре танцевальным фигурам в трех измерениях, «четырех, если угодно», а также радикально иное представление о том, что значат выигрыш и проигрыш… «Schwärmerei», — бормотали дома его коллеги, подыскивая предлоги откочевать к другим беседам. А вот Чичерин бы остался. Глупый романтик, он бы слушал и слушал, да еще и подхлестывал бы немца.

Не могли же они избегнуть наблюдения? Вскоре, по мере того как дело шло своим подавленным и бескровным чередом, советская цепь инстанций, заботливая, как любое семейство XIX века, начала предпринимать простые шаги к тому, чтобы этих двоих развести подальше. Консервативная терапия.

Средняя Азия. Но за недели смутного и мягкого сбора разведданных, пока наблюдатели еще не сообразили, что к чему… какие орлы-решки позвякивали в темных карманах этойнеопределенности? С ранних дней разьяснительской работа Вимпе специализировался на бензилизохинолинах. Наибольший интерес представляли опийные алкалоиды и множество их вариаций. Ну да. Во внутренних помещениях конторы Вимпе — апартаментов довольно старого отеля — полно образцов, германской наркоты в удивительном изобилии, и Вимпе — джинн Запада — подносит их, пробирку за пробиркой, к носу маленького Чичерина, чтоб тот повосхшцался:

— Эвмекон, 2 %-ный раствор морфия… Дионин (как видите, добавляем этиловую группу к морфию, вот так)… Холопон и неалпон, пантопон и омнопон — все это смеси опийных алкалоидов в виде растворимых гидрохлоридов… и гликопон в виде глицерофосфатов… Вот эвкодал — кодеин с двумя водородами, гидроксилом, хлоргидратом… — помавает рукой вокруг собственного сжатого кулака… — которые свисают с разных частей молекулы. — Среди этих патентованных препаратов, перехватов и подробностей и проходит пол-игры… — Как француженки эти свои платья шьют, nicht wahr?тут ленточка, тут хорошенькая пряжка — и фасон попроще уже продан… А, это? Тривалин! — Одна из жемчужин его линейки препаратов. — Морфий плюс кофеин плюс кокаин — все в растворе, как валераты. Валериана, — корень и корневище: ваши пожилые родственники много лет назад, вероятно, принимали ее для укрепления нервов… кружавчики, можно сказать, — чуть-чуть отделки на голых молекулах.

И что было сказать Чичерину? Был ли там вообще Чичерин-то? сидел себе в замызганной комнате, где за стенами хлопали и скрипели лифтовые кабели, а внизу на улице так редко, что и неважно, грохочут дрожки, подгоняемые кнутом по этому старому черному булыжнику? Или снег хлестал в закопченные окна? Сколь далеко «слишком далеко» в глазах тех, кто отправил его в Среднюю Азию: повлечет ли одно лишь присутствие его в этих комнатах смерть автоматически… или все равно даже на этой стадии слабины довольно, и он сможет ответить?