Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи

Да. Жюли, — Антуан судил об этом по многим признакам, — однажды порвет со своим мужем, с детьми, прошлым, со всем пока еще естественным для нее ходом жизни. И это будет не столько уступкой любви, которая убывала с наступлением каждого нового равноденствия, сколько проверкой подлинности ее чувств. Антуан догадывался об этой внутренней борьбе, ощущал удары ее неровного учащенного пульса. Понимал, что если Жюли откажется от него, то сразу станет рассматривать их прерванную связь как уступку чувственности, которой она в течение нескольких месяцев не могла противостоять из трусости, и будет считать, что разум наконец одержал верх над ее слабостью. Хотя для Жюли было чрезвычайно важно (на этот счет у Антуана были такие веские аргументы!), чтобы их отношения не сводились к плотским наслаждениям, как это зачастую случается с любовниками, которые встречаются украдкой; Она стала бы доказывать, что руководствовалась не выбором между двумя мужчинами или стремлением упорядочить отношения с ними, а необходимостью предпочесть ту из двух жизней, которую ей предстояло прожить вместе с одним из них до конца. Антуан опасался, что она ради детей встанет в эту позу, бросит ему противоестественный вызов, приняв неотвратимое решение, и уговаривал себя тем, что придя жить к нему в подобных обстоятельствах, Жюли окажется другой женщиной, и их счастье никогда не будет прочным.

Незнакомка, суетившаяся рядом с ним на станции «Санзье», достала из кармана своей белой куртки малюсенькие часики и поднесла их совсем близко к глазам. Близорукая девушка никак не могла разглядеть, который час. Антуан пришел ей на помощь. Она поблагодарила, стала оправдываться. Дескать, забыла очки, а без очков… Фраза потонула в печальной улыбке, пронзившей душу Антуана и заставившей его спуститься с высот, где он парил. Это был зов о помощи, снисходительности и понимании. Молодая женщина, судя по легкому акценту, иностранка, чувствовала себя затерянной в окружающем мире, не защищенной от любой насмешки, уязвимой, и она признавалась в этом своей улыбкой. Вот такие птички и попадают в лапы кошки или первого встретившегося хулигана, размышлял Антуан. Это восхитительное существо из плоти и чувств, достойное того, чтобы восславить случай за его божественные возможности и поразмышлять о тайнах творения, было во власти любого грубого слова. Антуан чувствовал, что это именно так: стоило показать этому неуверенному и прекрасному созданию, что высказанная ею мысль — нелепость, глупость, что произнесено неподходящее слово, и она, подобно стене, у которой ползет основание, рухнет.

Антуан поинтересовался, куда она едет, и девушка начала рассказывать ему чуть ли не всю свою жизнь. Она слушала курс лекций в университете Жюсье, но сегодня утром ей пришлось пропустить занятия, потому что она забыла очки, и вот возвращается за ними на улицу Жорес, где у нее студия.

Антуан мысленно нанизывал ей на нос очки то с одной, то с другой оправой, но ничего хорошего не получалось. Тогда он представил себе нечто другое: провожая ее, он выступает в роли поводыря и больше с ней не расстается. И сразу же в его воображении возникла Жюли, походкой танцовщицы плывущая по перрону Северного вокзала. Не обнаружив Антуана у края платформы, там, где он обычно ждал ее, она повернула назад, прижала руки к груди — от этого жеста из-под выреза пуловера выпорхнуло облачко духов, аромат которых рассеивало ее дыхание. Затем она, наверное, позвонила к нему домой и, не дождавшись ответа, полагая, что он еще в дороге, стала снова прохаживаться по перрону, потирая руки и заклиная судьбу.

Ожидание на станции «Санзье» выглядело иначе, сближало пассажиров. Из уст сыпались вопросы, завязывались беседы, люди смотрели на молодых парней, юных марсиан, красующихся в наушниках и пританцовывающих на платформе. «Еще немного, и начнется праздник», — сказал Антуан и представился.

Незнакомка ответила учтивостью на учтивость, но вначале он уловил только ее необыкновенное имя. Ее звали Миртэа. Она поспешила заметить, что это смешное имя и что друзья зовут ее просто Тэа. Антуан не знал, как подбодрить ее. Из этого затруднения его вывел вновь появившийся африканец. Он посмотрел на них и еле заметно поклонился.

— А вы и в самом деле не тот человек, которого он якобы узнал? — спросила Тэа.

— Уверен в этом так же абсолютно, как в том, что вы не моя секретарша.

Надоедливый африканец опять ушел, а время ожидания, которое определил для себя Антуан, истекало. Он сказал Тэе, что возьмет такси, иначе кое-кто на Северном вокзале будет ждать и беспокоиться. Дрогнула ли у Тэи хоть одна ресница? Он злился на себя за ребячество: зачем понадобилось говорить кое-кто, вместо моя подруга, возлюбленная или женщина моей жизни? Как будто он не хотел упустить малейший шанс…

«Я слежу за тобой, — призналась ему однажды Жюли, — и заметила, что ты не можешь смотреть на привлекательную женщину, не прикидывая, повезет ли с ней. Я не утверждаю, что ты ее мысленно раздеваешь, но держу пари, наверняка обдумываешь, какую власть могут иметь над нею слова и цитаты, которыми забита твоя голова…»

Приступы ревности у Жюли были сродни инстинктивной реакции людей, которые сами ищут повод для сомнений. То есть она ревновала часто и по малейшему поводу. Эта исстрадавшаяся женщина испытывала огромную жажду абсолюта.

— Я еще успею сделать крюк и подвезти вас на улицу Жорес, — сказал Антуан.

Тэа засомневалась. Этот незнакомец… к тому же у нее при себе мало денег и она не сможет оплатить свою долю. Но кто ее об этом просит? В любом случае Антуану пришлось бы брать такси… Они поднялись и, покидая перрон, вынуждены были пройти мимо ненормального африканца, который при их приближении встал в позу камергера.

— До свидания, ваше превосходительство.

— Кого вы обманываете в данный момент, — спросила Тэа, — этого чернокожего или меня?

Антуан взглянул на нее. Она задала этот вопрос только для того, чтобы избавиться от страха, который внушала ей необычность ситуации. Но в сущности, что знал он, Антуан, о женщинах?

— Мы уже старые знакомые, — пробормотал он.

У него было свое лекарство от путаницы в мозгу. Любуясь световыми бликами на мокрых крышах машин, Антуан дал волю своему беспутному воображению. Вот он предлагает Тэе заехать к нему и… потеряв терпение, вдруг появляется Жюли, — ее взгляд вынести невозможно. Нет, он предлагает Тэе проводить ее до квартиры. Она живет в студии и очень смущается из-за царящего в ней беспорядка, делает вид, что не может найти очки, а сама, улучив момент, запихивает под кровать рубашку или колготки, забытые на стуле. Или Hie…

«Вы испанка, не так ли?.. — И так как на ее лице мелькнула та загадочная и многозначительная улыбка, которая не поддается описанию, он добавил: — Я отвезу вас в Орли, и первым же самолетом мы улетим в Барселону».

Опасаясь несчастья, Жюли мчится на улицу Песталоцци и по дороге пытается найти подтверждение своих смутных предчувствий в строках его последнего письма, которое она восстанавливает в памяти.

Антуан когда-то дал ей ключ, которым она ни разу не воспользовалась. На этот раз он ей пригодится. Жюли войдет, сразу же заметит, как готовился он к ее приезду, увидит аккуратно расстеленное на кровати покрывало, чистые пепельницы, скатерть, очищенную от крошек, тюльпаны… Она подойдет к виолончели, прислоненной к стене книг, прикоснется к струнам, которые прежде пели для нее, затем присядет у письменного стола, отодвинет бумаги и, оглядев жилище, в котором чуть не поселилась навсегда, прибившись к хозяину этого дома, как корабль к рифу, начнет писать свое последнее письмо к нему.

— Я из басков, а не из каталонцев, — ответила Тэа. — Посмотрите, свободное такси!

Когда они сели в машину, произошло замешательство, каждый ожидал, что другой укажет, куда ехать, и удивленный шофер повернулся к ним.

— На Северный вокзал, — прошептала Тэа.

Антуан перебил ее: «Сначала на улицу Жорес».

— Нет, — возразила Тэа. — Не нужно, чтобы она беспокоилась.