Новый Мир ( № 4 2006)

Приведу финальное стихотворение из подборки выдающегося литовского поэта и эссеиста. Оно называется “Опись обнаруженного при земляных работах”:

Череп, зубы. Сохранились не полностью.

Позвонки, один из которых раздроблен.

Большая берцовая кость. Без пары.

Суставы... Комплектность не установлена. Пясть. Кисть руки...

Стопа... Локоть... Лучевая кость, заметно искривлена.

Ребра. Со следами сросшихся переломов.

Типичные признаки воздействия внешней силы.

Еще. Несколько волосков и лоскутьев ткани.

Пряжка неясного происхождения.

Из вещей не найдено более ничего. Профессия, возраст,

вероисповедание — неизвестны.

Находка не представляется важной.

Подобные в этих местах обычны: ни в одной

ничего уникального или ценного

для истории нашего государства.

Дальнейшие раскопки решено прекратить.

Земляные работы продолжить.

В этом же, “литовском”, номере “ДН” публикуется историческое эссе Марцелиюса Мартинайтиса “Литовский деревянный эпос”.

Михаил Наринский. Скотти. — “Октябрь”, 2005, № 12 <http://magazines.russ.ru/October>.

Рассказ Наринского печатается в тематической книжке “Октября”, названной “Новые имена”.

Нет, не светлый, не разноцветный и гостеприимный мир рисуют молодые люди. Ни в вычурной, не без этакого щегольского снобизма повести Алексея Рубана “Три дня и три ночи” (тут все персонажи поименованы иностранными кличками, читателю дают понять, что привычно-подлинными ориентирами эстетического является, например, “великое явление в музыкальной культуре конца двадцатого столетия” — doom-metal); ни в сюрреалистическом, чернушно-бытовом рассказе Андрея Темникова “Черепаха”; ни в стихах Александра Беляева (“Представь, что завтра не наступит никогда…”) — нет тихого местечка, куда бы спрятаться обалдевшему от внутренних и внешних депрессивных реалий человеку. А названы-то примечательные во многих отношениях вещи. К тому же во всем виден элемент обязательной игры, неких “прозомолодежных” правил. Отчего — еще тоскливей.

Формально рассказ Наринского тоже не из веселых: почему-то (почему — нам не объясняют, да и не надо) живущий в Англии русский мальчик издавна тусуется с компанией тамошних полуотморозков. Течет вялая, необязательная, страшновато-привычная жизнь, наполненная наркотиками, вечеринками, сплетнями, воровством в супермаркетах, трепом и скукой. Всё.

И тем не менее этот рассказ ощутимо выпадает из всего номера: за ним проглядывает нежная, страдающая, застенчивая душа, видна чуть ли не вынужденная трагедия. И что самое удивительное: главный герой рассказа — Миша (он здорово научился тырить продукты в супермаркете, “много лучше Ники”) — чистый, верующий человек. При всем этом воровстве и вообще — соучастии . Да и написана вещь крепко, драматургично, без лишних наворотов.

М. Раевская. “Дурная кровь в мои проникла вены…”, или Две судьбы Высоцкого. — “Вопросы литературы”, 2005, № 6.

О наркотической теме.

“…И только в литературоведческие статьи о Высоцком, насколько нам известно, такие сведения до сих пор не проникли. Исследователи не хотят признавать влияние этих печальных обстоятельств жизни Владимира Семеновича на его творчество. Мы позволим себе пойти „своей колеей”, нарушить бонтон и выдвинуть версию: наркомания наложила существенный отпечаток на поэтику Высоцкого ”.

И дальше — довольно поразительные доказательства, основанные и на жизненных фактах, и — главное — на текстах.

Партийная цензура и Лениниана М. Ф. Шатрова. — “Вопросы истории”, 2005, № 12.

Архивное. На сей раз тут мучаются пьесой “Вот она, судьба моя!” (1980) — то есть новым вариантом “Восемнадцатого октября”. Институт марксизма-ленинизма стоит насмерть, пишет целые трактаты-отзывы:

“Автору никак не удается раскрыть, понять и правильно истолковать в пьесе диалектическое единство различных сторон того или другого жизненного противоречия, которое он отображает. Например, таких, как демократическое начало и централизм в принципе демократического централизма, внутрипартийная демократия и крепкая партийная дисциплина, укрепление социалистического государства и развитие демократии и т. д. В произведении зачастую получается так, что одно исключает другое. Это приводит автора к односторонним выводам и суждениям в оценке важнейших исторических событий, сущности социалистического государства, партийного руководства обществом и т. д. <…> Партия — монолитная, воюющая, по образному выражению Ленина, — предстает в пьесе как своего рода дискуссионный клуб. <…> Психологический облик Ленина в пьесе внутренне противоречив. С одной стороны, он, как уже говорилось, жаждет активной деятельности. С другой стороны, Ленин, обладавший удивительной гармонией ума и сердца, выглядит в пьесе слабым, неуравновешенным, постоянно возбужденным человеком”.

А Шатров так старался, так надеялся на роль соц-Бояна. Приближал перестройку. А потом помните, как он шипел в коротичевском “Огоньке”: “Солженицына печатать нельзя! Он наш идеологический противник!” Не противник он, а — конкурент. “Ленин в Цюрихе” — это литература, а шатровские творения, как ни печально, масскульт. Долго ли, коротко ли, но ленинско-шатровская сказка со временем прогорела, хотя ленкомовцы и оттянулись на своей “зеленой траве”, а Калягин удачно примерил резиновый парик. Михаил же Филиппович Шатров занялся строительством элитных кварталов на берегу Москвы-реки. Занавес.

…А покажи им тогда, в 1980-м — волшебным способом — ближнее будущее: сокуровского “Тельца” (2001), например. Или дай почитать карякинскую статью “Бес смертный” (2004). А напустить на них плохо загримированных, вечно поддатых “фотодвойников” вождя, и сегодня шатающихся по центру столицы?

И весь Институт марксизма-ленинизма дико запел бы — по Булгакову — что-нибудь революционное.

…Шесть лет было в 1980 году (напоминаю, что это дата шатровской пьесы) некоему Алексею Долгову, про которого я только и знаю, что он “член студии А3”. Вот мальчик ужо вырастет и напечатает в “Детях Ра” свое “Размышление у октябрятского значка” (см. выше).

Евгений Попов. Сибирь. Вступительное слово Владимира Салимона. — “Октябрь”, 2005, № 12.

Блистательному рассказу предшествует поздравление друга — с юбилеем. Присоединяемся и цитируем кусочек из таинственного этнографического мемуара Евгения Анатольевича:

“…Как-то, в середине 60-х, я попал в удаленный поселок староверов в районе дикой сибирской реки Подкаменной Тунгуски и был немало удивлен тем, что в добротных, зажиточных домах этих якобы отсталых граждан имеется электричество, которого не было тогда и в более просвещенных местах, например во многих подмосковных деревеньках, где люди продолжали освещать себя керосиновыми лампами. Я не поверил своим глазам — богомольцы пользовались сепараторами, стиральными машинами, воду из колодца качал электронасос.

Секрет объяснялся просто: власть махнула на них рукой, и они расцвели, продавая круизирующим по Енисею туристам рыбу, икру, грибы, а вырученные деньги тратя не на водку, а на дело. Напиться мне тем не менее дали из отдельной кружки „для чужих”, и я, помнится, тогда еще подумал, что, может быть, это даже и хорошо в смысле гигиены и нераспространения микробов. Поразил меня и их инвентарь — лопаты, плуги, топоры, сделанные из какого-то неведомого мне нержавеющего металла. Выяснилось, что именно в этом месте падают с неба недогоревшие куски космических ракет, с которыми и работают местные кузнецы”.