Услады Божьей ради
Услады Божьей ради читать книгу онлайн
Жан Лефевр д’Ормессон (р. 1922) — великолепный французский писатель, член Французской академии, доктор философии. Классик XX века. Его произведения вошли в анналы мировой литературы. В романе «Услады Божьей ради», впервые переведенном на русский язык, автор с мягкой иронией рассказывает историю своей знаменитой аристократической семьи, об их многовековых семейных традициях, представлениях о чести и любви, столкновениях с новой реальностью.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
имя которому — воспоминание»
Микеланджело
Весенний день догорает. Вокруг меня все преисполнено жизни, веселья, надежды. Мир обновлен. Для стольких молодых мужчин и женщин на дворе сейчас весна. В нашей семье всегда жили подолгу, и я, может быть, еще увижу весен пять или шесть, от силы — десять, прежде чем уйти к своим родным, туда, где нет времени, которое разрушает все. Оглянусь еще раз на то, что исчезло и что я попытался воспроизвести здесь в меру своих возможностей. Но дело не во мне, а в образах моих близких, которые я попытался воскресить в своей памяти и в вашем сознании. Простите же автору его неумение и не судите строго. Я в полной мере осознаю, что прошлое, помимо уважения к нему и любви, заслуживает большего таланта и силы, чем те, которыми располагаю я.
Мы не были святыми. Не были и гениями. Я даже не уверен, что мы, имевшие почти все, прожили жизнь настолько хорошо, насколько могли и должны были ее прожить. Мы могли бы быть более свободными, более веселыми, более счастливыми. Мы должны были быть более щедрыми, более добрыми, более умными, иметь больше воображения и таланта. Надеюсь, мне удалось передать, что мы были пленниками слишком многих химер. В этом веке и в прошлом были люди, которые указывали путь в будущее. Мы же показывали только на прошлое. Другие блистали для всего мира. Мы же блистали только для себя, для наших родственников в Германии и в Богемии, для жителей Вильнёва, Русеты, которые были нашими друзьями, для презираемых нами немногочисленных снобов и для Жюля, которого мы любили. Возможно, мы заслуживаем более строгого взгляда. Так смотрел на нас Ален, а до него Клод, хотя они тоже были членами нашего клана. Я и сам не всегда был снисходителен. Жан-Кристоф Конт, Марина, моряк со Скироса и многие из тех, что были попроще и с кем мне приходилось встречаться, были лучше нас. Впрочем, среди нас и в нас тоже было немало разных направлений, противоположных характеров, множество самых разных качеств. Но при этом до последнего времени у нас существовал дух семьи, вносивший единство в такое разнообразие. Именно этот дух семьи я и хотел увековечить в мире, где по мере того, как шло время, менялись умонастроения и нравы. Всегда и повсюду есть только время. Но никогда, наверное, текущее время не одолевало так быстро время остающееся. Вся наша история укладывается в два слова: все мы родились в определенном месте, и это произошло в Плесси-ле-Водрёе с его ароматом вечности. Но родились в определенное время, и история нашего века взяла нас в оборот. То, что я задумал сделать, вещь довольно простая: я попытался описать сопротивление того, что упрямо старалось сохранить свою стабильность, борясь против превратностей моды, прогресса и времени, и описать победу времени над тем, что нам казалось вечным.
Мне и в голову не придет жаловаться на что-то в связи с нашим поражением. Можно ли отрицать, что в каком-то смысле мы воплощали собой смерть, поскольку нашей нескрываемой целью было остановить течение времени. Движение и жизнь всегда побеждают неподвижность. Движение победило. И жизнь тоже. Ну что мы могли сделать против Вольтера и Руссо, против Гюго и Рембо, против Бретона и Андре Жида, даже опираясь на Боссюэ и Сен-Симона, на Шатобриана и Барреса, на Барбе д’Оревильи и Морраса? Наша смерть была в нашей жизни запрограммирована, и мы жили лишь для того, чтобы умереть. Но мы не были низкими трусами и не были настолько уж слепы. Может быть, наша вина в глазах более отдаленной грядущей истории будет выглядеть не столь значительной, как в глазах ближайших потомков. Просто мы явились в конце долгого цикла. Мы оказались проклятым племенем, жалким и патетическим одновременно, племенем свергнутых хозяев, свидетелей угасания своего века. Наступило время рабов — наших рабов? — наступило время жертв — наших жертв? — наступило время их восстания и победы, тоже прекрасных. Честь первым! Мы не были безгрешны. А кто безгрешен? Но мы в свое время не были более виновными, чем многие из наших сегодняшних критиков, которые, в отличие от нас, только и говорят, что о справедливости и равенстве, но живут отнюдь не по тем правилам, которые проповедуют. А мы жили так, как считали правильным, и думали так, как жили, с опозданием в один, а то и в два века.
В наше время многие, может быть, почти все, хотят что-нибудь начать, изобрести нечто новое, открыть неведомые, порой неслыханные пути. Моя цель скромнее: закончить и закрыть. Я не стремлюсь выглядеть человеком, открывающим новые пути. Верный своим близким и их заблуждениям, я роняю горсть земли и несколько слезинок как приношение по обету над их забытыми могилами. Я абсолютно не способен быть первым в ряду. Так пусть я буду хотя бы последним. Вот уже много лет мы были последними. Я тоже буду замыкающим. Последним! После меня уже никто не сможет рассказать о жизни, которой не знал. Можно будет придумать. Воссоздать по письмам и книгам, по историческим памятникам. Но вспомнить будет нельзя. Я вспоминал о Клоде, о Филиппе, о Мишеле Дебуа, об отце, о тете Габриэль и дяде Поле, о Витгенштейнах-цу-Витгенштейнах и о Реми-Мишо, о Миретте, сестре вице-консула в Гамбурге, о Жюле и моем дедушке. Вот так. Я попытался вернуть им жизнь. Я хотел заменить книгой память о семье, уходящей в небытие. Если моя попытка честно и правдиво обрисовать систему, давшую не только в литературе и искусстве, но и в повседневной жизни столько шедевров элегантности и силы — при всех своих ошибках и погрешностях против вкуса, — удалась, я буду считать свою задачу выполненной. Нельзя не видеть, что мы находимся в конце той эпохи, к которой я принадлежу и от которой я не отказываюсь. Еще немного, и то, что уходит с этим веком, будет для нас более чуждым, чем лунные камни, или нравы жителей Новой Гвинеи, или дебри Амазонки, через которые бульдозерами прокладываются современные дороги. Быть может, мне удалось сохранить что-то от ушедшего в небытие царства: какой-нибудь жест, пару-тройку слов, фигуру лесника или часовщика.
Я вовсе не думаю, что моя семья воплощала в одиночку всемирную историю или что она была символом прошлого. Сами-то члены семьи, возможно, так и считали. Но она не заслуживает ни такой чести, ни такого бесчестия. Наша семья достаточно активно участвовала в истории прошлого, чтобы выглядеть в моих глазах почти неотличимой от последней. Я, разумеется, не покушаюсь на неисчерпаемое богатство прошедших лет. Мне довелось рассказать лишь о немногих людях и событиях. У всех, особенно у старших из вас, сохранилось свое сокровище, сливающееся с воспоминаниями детства: старый домик с садом в провинциальном городке, отец или дед, уходящие на войну или вернувшиеся с войны, тихие вечера без каких-либо событий, просто счастливые дни, где-нибудь в Бретани или в Оверни, далекие отклики из удивительного мира: гибель Шарля Ненжесера и Франсуа Коли в Северной Атлантике при перелете из Европы, бои боксера Карпантье, убийство в Марселе короля Югославии, самоубийство Ставиского в горах… Я поведал здесь свои воспоминания о моих близких прежде всего затем, чтобы поговорить о них еще раз и чтобы таким образом они не умерли окончательно. А еще затем, чтобы поговорить о вас, чтобы вы тоже вспоминали о себе и о ваших близких.
Ведь я хорошо знаю, что жил в привилегированном положении и что солнце нам светило больше, чем другим. И знаю также, что многие расстались с прошлым, как с назойливым кошмаром. Так пусть же услада Божья будет в том, чтобы положить конец кошмарам и чтобы солнце светило для всех! Я уже говорил и повторяю, и не перестану повторять: я не смотрю на прошлое как на образец для будущего. Ведь жена Лота была обращена в соляной столб именно за то, что оглянулась назад. Однако вместе с тем я не воспринимаю прошлое как мерзость из мерзостей, достойную лишь осуждения и забвения, чтобы на его месте построить города счастья. После Содома и Гоморры были и похуже места. Я полагаю, что многие попытаются также избежать и будущего, но это им не удастся. Когда это будущее, в свою очередь, станет прошлым, люди увидят, лучше оно или хуже прожитых нами дней.