Австралийские рассказы

Том Ингейт стал посмешищем для мальчишек всей улицы. Осмелев, они начали издеваться над Однокрылым.

— А я думал, он привезет с собой парочку сабель.

— И касок.

— Они прибудут со следующим пароходом, — отвечал Однокрылый. — Вы что, мне не верите?

— Когда увидим, тогда и поверим, — крикнул один из ребят и пустился наутек.

— Твой дядя не смог бы выбраться даже из бумажного мешка, — крикнул с противоположной стороны улицы другой мальчишка. — У него есть только одна медаль — и та заплата на брюках.

Неожиданно Однокрылый вытащил из кармана рогатку. Он не мог стрелять из нее, но пользовался ею как хлыстом. Подняв рогатку над головой. Однокрылый кинулся на мальчишку, который оскорбил его дядю. Тот бросился в переулок, но Однокрылый настиг его. Он возвратился с торжествующей улыбкой.

— Это послужит ему хорошим уроком, — сказал он Дику, который за все это время не проронил ни слова.

— Да, — ответил Дик.

Но на самом деле победа, одержанная в переулке над мальчишкой, не радовала Однокрылого. В глубине души он ненавидел дядю за то, что тот унизил его в глазах товарищей. Но он сделал еще одну попытку восстановить репутацию своего развенчанного героя.

— Какие у тебя есть медали? — спросил он дядю Тома за чаем.

— Я не знал, что полученное мною называется медалями. Ну, давай подумаем. За военные заслуги…

И продолжая жевать, дядя Том снова погрузился в свои размышления.

Кончив есть, он продолжал сидеть, уставившись в стену, словно рассматривая что-то невидимое для других. Казалось, он пытался что-то вспомнить.

— Какой странный здесь запах. Правда? — неожиданно спросил он.

— Я не чувствую никакого запаха, — сказала миссис Ингейт, — а ты, Джекки?

— И я тоже, мама.

Дядя Том понюхал воздух.

— Похоже на запах горелого мяса, — сказал он.

— Это на бойнях обрабатывают туши, — пояснила миссис Ингейт. — Мы так привыкли к этому запаху, что уже не замечаем его.

— На мгновенье, — продолжал дядя Том, — он напомнил мне запах, который висел над нашим лагерем. Говорили, что недалеко от него жгут трупы. Трупы русских военнопленных. Я сам не видел этого, но я видел, как голодали русские. Немцы бросали им куски конины, вывалянные в грязи. Немногим удалось выжить.

Однокрылый плохо спал в эту ночь. На следующее утро он спозаранку появился на кухне, но дядя уже ушел из дому.

— Дядя Том пошел в больницу, на прием к доктору, — сказала миссис Ингейт. — Он больной человек. У него плохо с нервами.

Однокрылый вышел на улицу. Он решил приглядеть, чтобы никто не приставал к его дяде, когда тот будет возвращаться из больницы. Он сел на обочине тротуара возле дома и притворился, что читает комикс. Когда Дик подошел к нему и затеял какой-то разговор. Однокрылый резко оборвал его:

— Катись отсюда, я сейчас занят кое-чем и не хочу, чтобы ты в это вмешивался.

Мальчик просидел на обочине несколько часов. День был душный, и собиралась гроза. Тяжелые серые тучи нависли над улицей. Когда дядя Том возвращался домой, поблизости не было видно никого из мальчишек, но возле дома Ингейтов стояло несколько стариков пенсионеров. Однокрылый бросился навстречу дяде. На лице Тома Ингейта застыло напряженное выражение.

— Какими бесчувственными бывают люди, — сказал он. — Опять хотят уложить в больницу. Я сказал этому шарлатану: «Разрешите мне вернуться на работу, среди товарищей мне будет легче». Но он твердит одно: «Нельзя! Вам никогда не станет лучше, если вы не будете лечиться».

Старики пенсионеры поздоровались с Томом Ингейтом, когда тот поравнялся с калиткой своего дома. Остановившись, он заговорил с ними. Он рассказал о разговоре с доктором.

— Если я долго не выйду на работу, — сказал Том, — я ни на что больше не буду годен.

Старики сочувственно закивали.

— Все образуется. Том, — успокоил его один из них.

— Я воевал с бурами, — сказал другой, — и когда вернулся с войны, то весил не больше пятидесяти килограммов. А я всегда весил не меньше семидесяти шести, После войны я совсем не мог есть, а вот, как видишь, сейчас жив-здоров. И чувствую себя не хуже любого молодого парня.

Том Ингейт был так поглощен собственным несчастьем, что снова слово в слово повторил весь свой разговор с доктором. Однокрылый сердито уставился в землю, не смея поднять глаза на стариков.

Небо почернело. Серый столб пыли закружился над домами, и раскаленную улицу освежили первые капли дождя.

— Дядя, пошли домой, — Однокрылый нетерпеливо потянул Тома за пиджак. Но тот не обратил на него никакого внимания. Он захлебываясь рассказывал свою историю старикам, не давая им вставить ни слова, и они только сочувственно покачивали головами. Казалось, он хотел вознаградить себя за долгое молчание, изливая перед этими чужими людьми все, что накопилось у него на сердце.

— Я сказал доктору: «Ребята на моей старой работе помогут мне больше, чем все больницы на свете…»

В этот момент яркая молния озарила небо и гром, загрохотав над самой крышей Ингейтов, раскатился над улицей, затихнув вдали: Том Ингейт застыл на середине слова, как будто увидел привидение. Он задрожал, бросился на крыльцо и принялся исступленно колотить в дверь; он стучал до тех пор, пока миссис Ингейт не впустила его в дом.

— Бедняга! Здорово ему досталось, — заметил один из стариков.

— Война никогда не приносила простому люду ничего доброго, — добавил второй.

— Даже генералы и те не выдерживают, — сказал третий.

Однокрылый злобно смотрел на закрытую дверь. Он чувствовал, что не простит своему дяде такой трусости, — испугался, как девчонка… Скоро все будут говорить об этом, и он. Однокрылый, станет посмешищем всей улицы. Он уже видел себя посмешищем всего мира. Ему уже казалось, что дядя нарочно старается превратить его. Однокрылого, в посмешище всего мира. Он не переступит порог своего дома до тех пор, пока дядя находится там. Но к чаю голод загнал его домой.

Том Ингейт давно уже взял себя в руки. Он спокойно сказал мальчику:

— Не знаю, что нашло на меня, сынок. Наверно, это нервы, как говорит доктор.

Но мальчик не слушал и отводил глаза. За столом он не проронил ни слова и, покончив с едой, тут же отправился в свою комнату. Там он достал из сундука тетрадь с вырезанными из газет фотографиями оружия, положил ее на стол и, придерживая локтем парализованной левой руки, стал здоровой рукой вырывать из нее страницу за страницей.

Он вышел из своей комнаты только на следующее утро. Дядя Том уже ушел в больницу. Миссис Ингейт внимательно посмотрела на сына и спросила:

— Почему ты не стал прощаться с дядей? Чем он не угодил тебе?

Однокрылый и сам не совсем ясно понимал, в чем дело. И во всяком случае, он не стал бы разговаривать об этом с матерью. Это было чем-то очень личным, о чем можно говорить только с мужчиной, а не с женщиной, и тем более не с матерью. Но миссис Ингейт догадывалась, что происходит в душе Однокрылого.

— Солдатская служба — это не веселая прогулка, — сказала она, — как считают многие. А потом у них открываются глаза.

Однокрылый вышел из дому, прежде чем мать успела сказать все, что собиралась.

На улице его ждал Дик Томпсон. Однокрылый испытующе посмотрел на товарища. Он готов был отлупить Дика, если бы тот посмел хотя бы упомянуть о дяде Томе. Но добродушный на вид силач ни словом не обмолвился о нем. Он вел себя, как обычно.

— Что будем делать сегодня, Однокрылый? — спросил он.

— Не знаю.

— В городе сегодня полно солдат, — сказал Дик, — у меня есть деньги на пару пирожков. Я думаю, нам этого хватит. Что скажешь?

Однокрылый отрицательно покачал головой.

— Пошли купаться, Дик.

Они шли по улице, громко разговаривая, как все мальчишки. Они говорили о будущем. Они собирались стать футболистами, а не солдатами.

— Я бы, пожалуй, играл за «Футскрэй», — сказал Дик.

— А я бы выбрал «Коллингвуд», — отозвался Однокрылый. Он немного помолчал и потом спросил: — Как ты думаешь. Дик, они возьмут меня? С такой рукой?