Мать ветров (СИ)

— И тебе доброго здравия, Хорек! — улыбнулась Зося и отвесила легкий поклон. Кивнула Марлен, мол, все в порядке, свои.

С обезображенного ожогом лица сползла лихая улыбка, и главарь шайки спросил уже тише и серьезнее:

— Жив твой Саид? А то нашептали мне, мол, в Болотище саорийца ранили, двоим вашим бошки посносили.

— Жив, но досталось ему здорово.

— Вот ведь... То в первую встречу сынку твоему за отца сочувствовал, теперь ты от меня соболезнования принимай за порубленных. Зося, вы там кончайте что ли помирать, никакой радости мне нету так-то с тобой здоровкаться!

— Мы постараемся, — честно пообещала командир, с благодарностью, уже гораздо ниже кланяясь разбойнику. Махнула рукой в сторону арфистки: — Знакомься, это Марлен, наше прибавление. Марлен, это Хорек, я тебе про него говорила. Если что, в помощи друг другу мы не отказываем, — снова повернулась к обожженному: — Ну, выкладывай, а то неровен час, из седла от нетерпежу выпрыгнешь. Какие у тебя новости?

— А новостей у меня аж целых две штуки! Ну, значит, первая. Про беглых с Болотища. Давай не будем ругаться, командир, миром все решим, а? Семеро из них к нам драпанули. Я отказывать не стал.

— Так правильно не стал, — пожала плечами Зося. — Мы помогали болотным, но они нам не подчиняются. К сожалению, потому что хорошо бы резни этой бестолковой не было. Ну, лучше пусть они с тобой мудаков жирнопузых грабят, чем с другими бандами кого ни попадя потрошат. А вторая новость?

— Ооо, это по вашей, фёновской части. Мы в политику носа не пихаем, а тебе любопытно будет. Давеча в какой-то деревне под Шварцбургом парнишку цапнули. То ли кощунствовал, то ли богохульствовал, хрен разберешь, мне жрецы не докладывали. Так вот. По решению суда кинули его в тюрьму на пять лет. Пока что, на исправление. Коли не передумает, срок продлят. Как вам, красавицы?

— Не сожгли?! — хором ахнули обе женщины.

— Не-а, — торжественно просиял Хорек.

Зося и Марлен переглянулись. Им, кажется, очень повезло, что в Блюменштадте они собирались побеседовать сразу с двумя нужными людьми.

— Спасибо за информацию, Хорек, ты не представляешь, как вовремя. Только не обессудь, торопимся мы. А то б еще побалакали. Но ты скажи: не надумал хотя бы с самыми близкими своими товарищами в нашу сторону повернуть?

— А ты не надумала у нас кой-чего перенять, Зося? Ваш лагерь для нас закрыт, но у себя в гостях я тебя запросто приму. Перемены у нас, меньше по дорогам шаримся, больше ремесла всякого, хозяйство побогаче стало. Дитенок первый народился. Что скажешь?

— Как только освобожусь, непременно загляну.

Трактир при гостинице Блюменштадта под претенциозной вывеской «Золотая роза» и в самом деле соответствовал своему названию. Полы были натерты до блеска, со столов расторопные служанки то и дело вытирали пролитые напитки, свечей горело раза в два больше, чем в более скромных заведениях, над камином красовалась картина с изображением упомянутой розы, и ни эль, ни вино водой хозяин не разбавлял. Разве что по просьбе отдельных посетителей, и тогда напиток назывался не «что за помои ты подаешь честным людям, скотина», а гишпритц.

Как раз его-то и заказала себе молодая госпожа, чьи роскошные каштановые локоны выгодно переливались в свете многочисленных огоньков. Элегантное дорожное платье вишневого цвета, крупный темный янтарь на золотой цепочке и безупречные манеры выделяли ее даже среди прочих, весьма приличных гостей. За тем же столом, напротив девушки расположилась особа не менее примечательная. Это был, судя по черному, расшитому золотом и пурпуром, одеянию, старший жрец. По слухам, аж из самого Йотунштадта. Сходство черт обоих постояльцев и деликатности в каждом жесте не оставляло сомнений в том, что они являлись родственниками.

— Ба! Ульрих, Камилла, дорогие мои родственники, которые ненавидят меня чуть меньше, чем все остальные!

Хозяин за стойкой невольно поморщился от красивого, мелодичного, но неприлично громкого для его заведения голоса. И его буквально передернуло, когда он увидел его обладательницу, тоже с фамильными чертами лица и каштановыми локонами Баумгартенов, но в простой до непристойности одежде.

— Яблочного пирога, голубчик, и каких-нибудь трав. Ромашка, мята, что там у тебя имеется? — проходя мимо стойки, бросила посетительница.

— Сударыня не изволит отведать вина? — лицо хозяина здорово вытянулось, видимо, при мысленном сравнении цен за хмельное и за травы.

— Сударыня менестрель, а от вина у нее голос становится, как у старого подзаборного пьяницы, — передернула плечами Марлен и нахально устроилась за столом рядом с Камиллой, которая невольно отодвинулась от нее, смерив тетушку скорбным взглядом. Арфистка грустно улыбнулась девушке и покачала головой: — Все еще злишься на меня за Герду, пташка? Понимаю и даже не прошу у тебя прощения. Самой до сих пор... — и женщина сглотнула, будто сдерживая подступившие слезы.

Добросердечная Камилла и милосердный жрец Пламени со свойственной им мягкостью приняли в свою компанию женщину, которую остальные представители их благородного семейства вряд ли стали бы терпеть после безобразного скандала в замке барона Фридриха. Светская беседа неспешно текла час, и другой, и молодую баронессу откровенно начало клонить в сон. Марлен вызвалась проводить любимую племянницу до комнат, а после пообещала вернуться к преподобному Ульриху.

— Так, пташка, молчи и слушай, — зашептала арфистка, придержав девушку в темном углу на втором этаже гостиницы. — В комнате тебя ждет гостья. Ты должна ее выслушать. Вреда тебе не причинят, если ты не вздумаешь закричать. А лучше не кричать, поверь мне, потому что стрела впорхнет в окно быстрее, чем к тебе примчится наш расторопный хозяин. Ты меня поняла?

— Марлен... — побелевшими от страха губами едва выговорила Камилла.

— И она кое-что расскажет тебе о Герде. Ступай, голубушка.

Молодая баронесса совсем потерялась после трех стаканов гишпритца, встречи с тетей, которой не могла простить легкомысленное нежелание брать сопровождающих, из-за чего в беду попала ее любимая служанка, и по которой тем не менее ужасно скучала, и жуткой угрозы, смешанной с предчувствием доброй вести. Не чуя под собой пола, она шагнула в свою комнату. Чья-то рука чуть слышно закрыла дверь на задвижку. Камилла обернулась, готовая к любым ужасам, — и тихо рассмеялась, увидев знакомое лицо.

— Лючия?

— Здравствуй, Камилла, — приветливо улыбнулась ей невысокая зеленоглазая женщина. — Присаживайся, нам предстоит очень долгий и непростой разговор. Но для начала: твоя Герда жива и шлет тебе привет, — с этими словами гостья протянула баронессе льняную тряпицу, в которую были завернуты три пирожка. Именно такие, какие несколько раз пекла для нее пепельноволосая служанка.

Следующие — полчаса? час? — показались Камилле адом. Она слушала, зажимая рот рукой, уже не пытаясь унять колотящееся сердце, на грани обморока, слушала, не желала верить — и не могла не поверить. Те мельчайшие детали, взгляды брата, неловкие движения Герды по утрам, то, как она порой держалась за поясницу, синяк у нее на лице, будто бы после случайного падения во дворе, шепотки прислуги, удивительное сходство одного новорожденного в семье двух дворовых с их хозяевами... Ее героический старший брат, так славно сражавшийся под знаменами князя, оказался самым обычным насильником.

Далее следовали подробные, с цифрами объяснения: во сколько обходится деревенским содержание чудесной оранжереи госпожи Амалии, какой оброк пришлось заплатить крестьянам, чтобы обеспечить Георга его роскошными доспехами, за какие провинности высекли одного крестьянина так, что он на третий день после порки скончался, оставив после себя вдову и пятерых детей, куда продали молоденькую крепостную, оторвав ее от родителей, чтобы Камилле подарили на день рождения рубиновое колье...

— А на представлении у девочек господина Теодора мальчонка умер, прямо на сцене, от голода, — вдруг вспомнила баронесса. Она знала, конечно же, знала о том, что крестьяне отца работают, обеспечивая господ всеми благами, а взамен получают защиту того же Георга, всегда готового надеть рыцарские доспехи. Только вот последняя крупная война прокатилась по Грюнланду еще до ее рождения, а Герда ложилась под ее брата всего несколько месяцев назад.