Летящий и спящий (сборник)

— О чем ты все время думаешь?

— О тебе и обо мне.

— А что о тебе и обо мне?

— Почему ангелы друг друга не любят?

— А чем нам любить друг друга? Смотри, у всех здесь гладко.

— И никак нельзя войти друг в друга?

— А зачем?

— Чтобы почувствовать друг друга.

— Мы и так из одного чувства созданы.

— Я тебя чувствую.

— Вот видишь. Мы можем даже касаться друг друга флюидами симпатии.

— Но флюиды — это не любовь! — горячо сказала она. — Я хочу! Понимаешь, я хочу, как люди! Ссориться, драться, а потом чтобы ты был во мне, во мне! Ты такой сильный!

И мне передалась ее горячность. Я весь пошел жаркими волнами, но нечем этому было разрешиться. И я впервые почувствовал неудовлетворенное желание. Оказалось, это — как жало.

— Мы должны сейчас же разлучиться, — сказал я.

— Направить лучи свои в разные стороны? Никогда этого не будет. Смотри, там внизу под нами это только люди, а он называет ее такими ласковыми словами, что мороз пронизывает. И ее вскрики обжигают меня. Разве тебе меня не жалко? Только посмотри: тут ожог, и здесь обожгло, и здесь. У меня даже припухло. Наверно, скоро вырастут груди. Разве ты не хочешь потрогать их?

И мне захотелось потрогать их. Слишком часто я наблюдал тех, там внизу. А они ведь совсем не стеснялись.

— Ты такой сильный и умный, — продолжала она. — Ты можешь отрастить свою светлую плоть и придать ей красивую форму.

— А что скажут там, которые неизмеримо выше?

— Разве нам не дана свобода выбора?

«Вот до чего она додумалась! — подумал я. — Действительно, свобода выбора дана всякому творению, можно даже уничтожиться, совсем, без дальнейших воплощений и излучений, начисто. Но этого боятся все, даже темнейшие из нас».

— Но ведь ты хочешь, можешь, надо только попробовать, — говорила она. — Мы же совершенней, и у нас должно получиться более красиво, чем у них. Ты войдешь в меня с силой и божественной мощью. Тогда мы станем как те, которые там, неизмеримо высоко.

«О, кощунство! — думал я. — Бедный Адам!»

Так мы и сделали. Теперь мы падшие ангелы. Но это был наш выбор. Не знаю, что случилось с нашими подопечными. Кажется, Нина вышла замуж за хозяина «мерседеса». И не потому ли Алексей Иоанович попал в аварию? Признаться, я больше не следил за ним.

А с нами случилось вот что. Мы потемнели ликами, уплотнились — стали плотью человеческой и шлепнулись на землю, как два созревших яблока. В общем, сделались людьми. Чижовы мы, Алексей и Нина. Ребенок у нас, мальчик, Петя, Петр — камень по-гречески. Надеюсь, у него есть ангел-хранитель. Кому он улыбается, когда лежит в кроватке один?

МЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

— Полетим в мир людей.

Вергилий прыгнул ко мне из темноты на свет моей лампы — зеленый с длинными (коленками назад) задними ногами, сел на подоконник — и смотрел на меня темными глазами поэта. Не будем говорить здесь о метемпсихозе, метаморфозах и прочей мистике. Просто будем принимать все, как оно есть.

Вот он прыгнул на окно из вечерней темноты сада и пригласил меня в путешествие. Действительно, давно пора было посмотреть, каков этот мир людей, о котором я столько читал и слышал.

Не двигаясь с места, я ощутил, что, кувыркаясь, перелетел над столом и опустился на хитиновую спину моего коня и проводника.

Как за поводья, ухватился за его длинные усы. Вергилий, шурша, перелетел на куст сирени. Куст сирени, встряхнув всеми своими ветвями и гроздьями, перемахнул на голубой месяц. Месяц заскользил по небу. И мы отправились в мир людей.

Сначала внизу было темно, только редкие огоньки. Потом возникла жемчужная россыпь огней. Мы стали резко снижаться.

— Это город людей, — объявил Вергилий.

— Красиво, — сказал я.

— Давай посмотрим квартиру человека, — предложил Вергилий.

— Где она?

— А вон — любой из огоньков.

Мы устремились вниз к огоньку — я, Вергилий, куст сирени и месяц. Опустились и стали возле освещенного окна. Месяц и куст остались снаружи, где им и подобает быть. А мы вошли. Вернее, Вергилий влетел и сел на потолок.

В квартире человека были: человек, его жена, его ребенок. Они двигались и трогали разные вещи. Сверху нам было видно, как двигались их головы и руки, башмаки и туфли, ноги как-то скрадывались.

Сначала женщина — топ-топ-топ — достала из буфета тарелки, поставила их на стол, то же проделала с вилками и ложками. Ножом нарезала хлеб. Почему все это не падает мне на голову? Я был вверху, но я был в опрокинутом виде, значит, я был внизу, и все это происходило над нами. И все-таки я крепко держался за шею моего спутника-коня, потому что боялся упасть — вверх?

Если посмотреть посторонним глазом — странная картина. Одни вещи люди доставали из разных ящиков и домиков, другие вещи делили на части. Потом принесли откуда-то третью вещь, которая дымилась — так была раскалена, наверно. Третью вещь разложили комьями на расставленные полукругом круглые вещи. А затем люди благополучно уничтожили и горячие комья, и нарезанные холодные пластины, при этом они размахивали ножами и вилками так, будто хотели зарезать друг друга.

— Люди ужинают, — сказал Вергилий.

Я забыл. А может быть, не знал, как это происходит.

От удивления я перестал держаться — и упал (снизу вверх или сверху вниз — не знаю) прямо в тарелку с кашей.

Сын человека выловил меня ложкой и хотел этой ложкой раздавить, как насекомое. Но ложка была в каше — и я все время выскальзывал из-под ложки. Я кричал, молил, но он меня не слышал. Он хотел меня раздавить. Поневоле вспомнил я Гулливера в стране великанов. Нет, люди с тех пор совсем не изменились. Я видел его страшный разинутый рот с частоколом зубов и огромные зрачки. Из множества его пор — дырок в грубой коже — выделялись испарения, просто нечем было дышать.

Липкий, весь заклеенный кашей, я полз, весь извивался на клеенке, а массивная громада, похожая на блестящий корабль инопланетян, меня настигала…

И тут послышался шелест крыльев. Ловкие лапки подхватили меня и вынесли в окно. Вверх, вверх и поставили на краю крыши — ошеломленного, не успевшего даже испугаться. Чувства, которые охватили меня, были разноречивы. Но, чтобы пережить их, потребно было время. И, когда некоторое время прошло, я сказал своему спасителю:

— Спасибо. Человек жесток, и у него слишком много вещей. Как он в них во всех разбирается?

— Я и сам до сих пор удивляюсь, — согласился Вергилий. — Почему кашу надо есть из тарелки, а шляпу носить на голове? Почему не наоборот?

— А почему меня надо давить ложкой, а не башмаком? Или грузовиком? Или автокатком?

— Ну, это что под руку попалось… — пробормотал Вергилий.

— Меня вообще не надо давить, — говорил я, яростно счищая с себя лохмотья приставшей каши.

И тут я увидел: далеко внизу огоньки светятся, муравьишки ползают и жуки бегут в разные стороны.

— Что это за муравейник? — спрашиваю я.

— Это город людей, он всегда кажется муравейником с такой высоты, — охотно разъяснил мне Вергилий.

— А почему люди такие крошки?

— Это они в перспективе нам такими представляются.

— Значит, в обратной перспективе мы для них — гиганты, — медленно произнес я. И во мне ощутимо шевельнулось мстительное чувство.

Я встал, будто хочу ноги поразмять, и стал прохаживаться по краю крыши. А муравьишки внизу бегали, машинки бежали. И тут, будто невзначай, я стал ходить по этим людишкам и машинам. Какой переполох внизу поднялся: запаниковали, заметались, побежали врассыпную, а машинки друг на друга полезли, как жуки-навозники. И под моими сандалиями трещали и лопались.

— Стой! — закричал мне Вергилий. — Остановись! Ты давишь разумные существа.

— Нет уж, — говорю. — Ростом не вышли разумными быть. Пусть сперва докажут, что разумные. Муравьишки.

А сам какого-то юркого большим пальцем ноги догоняю. (Ноги у меня в тесных сандалиях, вот большие пальцы и торчат.) Кричит, да не слышу что, может быть, просто пищит, как таракан. Он — за угол, я — за ним, он — в подъезд, я сунул ногу — не влезает палец в дверь. Повезло человечку.