Библия-Миллениум. Книга 1

— Фамарь! — раздался голос Ира с балкона на втором этаже их дома. Он не может их видеть в кромешной темноте, но Фамарь резко отпрянула и побежала в дом. Набухшие и увлажненные половые губы приятно терлись друг об друга.

Муж любил ее иначе — нежно, едва касаясь кончиками пальцев. Ласково щекотал ей языком соски, аккуратно покусывал ухо, шептал нежные слова. Его сильные руки напрягались, но не сжимали ее. Он обращался с ней, как с фарфоровой. Вначале именно эта романтичная нежность ее и пленила, но после того, что произошло сегодня, Иуда словно сорвал с нее остатки девственности, показав то, чего действительно жаждало ее деревенское, изголодавшееся по силе, грубости, мужскому господству тело.

Следующим вечером Фамарь сама села на веранде дома. Она закурила, прячась от холода осеннего вечера в большую куртку. Тяжелый скрип половиц заставил ее напрячься. Это Иуда. Сердце ее запрыгало так, что она непроизвольно зажала рот рукой.

— Привет! — почти шепотом сказал он ей, положив огромную ладонь на спину.

— Привет, — ответила она ему.

— А у меня для тебя есть свадебный подарок.

— Ой, да ты их уже столько надарил!

— Этот особый. Пойдем. — Иуда взял ее за руку и повел за собой. Они спустились вниз, на «нулевой этаж», как называл его Иуда. Там стояла старая мебель, банки и прочий хлам.

Иуда открыл дверцу шкафа, подвел Фамарь к небольшому зеркалу и попросил ее закрыть глаза. Как только она закрыла глаза, ей показалось, что все помещение вертится с немыслимой скоростью, пришлось схватиться рукой за шкаф, чтобы не упасть. Кончик языка облизал сухие губы. Она отчетливо осознавала, что сейчас произойдет. Она должна убежать, но ноги отказывались ей служить, сделавшись мягкими, глаза заволокло туманом, она вся оцепенела, не в силах сопротивляться мощной волне накатившейся животной страсти. Фамарь вся покрылась крупными каплями пота, ягодицы и соски напряглись, грудь поднималась, как кузнечный мех, с шумом выталкивая воздух.

Она почувствовала, как Иуда подходит к ней сзади и оборачивает вокруг ее шеи что-то тяжелое и холодное.

— Открывай глаза, — обдало ей ухо горячее дыхание. Она чуть не упала, но Иуда крепко держал ее сзади.

Фамарь открыла глаза. В свете старой керосиновой лампы на ее шее лежало прекрасное тяжелое жемчужное ожерелье. Крупные розовые жемчужины в восемь или десять рядов — основательное ожерелье, надежное, как сам Иуда. У нее не было слов. Счастье пролилось через край слезами. Она прижалась к его огромному, излучающему мужскую силу телу. Иуда покрыл ее шею сильными, причиняющими легкую боль поцелуями. Он ласкал ее тело так, как она всегда мечтала, восхищаясь и немного грубовато. Они провели всю ночь на старом пыльном диване. Когда рассвет пробился серыми лучиками через меленькие прямоугольные окна, Иуда ласково отстранил Фамарь, мурлыкающую на его широкой груди, покрытой густыми черными с проседью волосами, которые она любовно перебирала пальцами, зарываясь в них носом.

— Пора…

— Папа! — раздался у входа в подвал голос Ира.

Фамарь встрепенулась. Иуда встал, накрыл ее и сделал знак сидеть тихо. Быстро оделся. Фамарь услышала его звучный голос уже наверху.

— Что ты орешь?

— Я нигде не могу найти Фамарь!..

Фамарь ясно представила себе, как Иуда широко улыбнулся.

— Убежала от тебя, может? А? — и веселый смех.

Счастливые встречи в подвале дома на старом диване, наполненные страстью. Чувства обоих были на пределе из-за постоянного страха быть застигнутыми. Они слушали шаги, голоса, замирали, переглядывались, встречаясь в доме. Подмигивали друг другу, целовались в темных углах… Это было наваждение… Фамарь ложилась спать с мыслями об Иуде… Она готовила, убирала, гладила только с мыслями о нем. Трепетала от одного звука его шагов. Сейчас он подойдет, прижмет ее своим огромным, могучим телом, вцепится зубами в шею и возьмет все ее тело, натянет на свое, заполнит. Его тяжелое дыхание, рвущееся из груди рычание, он держит ее так крепко, что остаются синяки, боже!

Когда Ир подал на развод, Фамарь оцепенела от ужаса, впала в дикую, безотчетную панику от страха потерять возможность быть с Иудой. Он владел ею, подчинял себе, руководил, оберегал, возвеличивал. Фамарь ненавидела Ира, но страх остаться без Иуды заставил ее цепляться за мужа, пытаться соблазнить его. Нежные слова вперемешку с бранью. Помимо воли Фамарь, ее лицо искажалось презрением, злобой, а уверения в любви звучали зло и неискренне. Впервые она пожалела, что у нее нет ребенка от Ира, который мог бы стать гарантией того, что она останется в доме. Жена Иуды, старая дура, теперь открыто требовала того, чтобы Фамарь убралась отсюда, но она бы боролась! Выдержала бы все! В самое сердце ее ударил сам Иуда, придя однажды и сказав, что выхода нет и Фамарь придется уехать. Это предательство сломило ее.

— Почему ты не бросишь ее? Мы начнем все сначала! — она обнимала его колени, умоляла, унижалась, целовала ноги, но все напрасно…

— Я не могу, — твердо сказал он, оторвав плачущую Фамарь от своей ноги. Она вызвала у него раздражение. Он не мог сказать вслух, что угроза раздела имущества с женой и, более того, передачи части его сыну-алкоголику заставляет его подчиниться. Фамарь выпрямилась и попыталась дать ему пощечину, Иуда схватил ее руку и гневно отшвырнул от себя.

— Пошла вон! Сука!

Он ударил ее — это было последним прикосновением. Тело Фамарь — жадное, нетерпеливое, раскормленное грубыми ласками — схватило этот удар! Взорвалось искрами! Когда дверь захлопнулась, Фамарь почти умерла. Она жалела, что не может умереть. Имитировала смерть, лежа неподвижно, глядя в одну точку.

Больше бороться не за что. Она подписала бумаги и уехала. Воображение в поезде бурно рисовало ей картины мести: как она вернется, запрет в доме все двери и подожжет. Как она заставит Иуду умолять не убивать его — пусть тот ползает на коленях, дрожит от страха. Она вонзит ему нож в самое сердце или застрелит из большого охотничьего ружья, но все это казалось ей слишком мягким. И вдруг озарило — она разорит их! Вот единственное, что заставит Иуду посыпать голову пеплом и выть от боли.

Прошел год, и ей принесли скупую телеграмму с известием о смерти Ира. «Приезжай», — заканчивалась она. Телеграфным переводом ей также пришли деньги. Утихшая обида разгорелась с новой силой. Она поехала — это был шанс отомстить. Сердце ее замерло, когда поезд подъезжал к месту назначения, она достала маленькое зеркальце и старательно поправила макияж, волосы. Нервничала. Нетерпеливо ерзала на жесткой полке. Она зла, что Иуда лишил ее своей страсти, нежности, силы, своего присутствия, пожертвовал ею, но по первому зову бежит обратно, полная любви.

На вокзале ее никто не встретил. Она села на скамейку, глотая соленые слезы, вытирая раскисшую тушь, всматриваясь в непрерывно движущийся людской поток. Может, он опоздал? Может, застрял в пробке? Она просидела два часа. Никто не пришел. Она возненавидела себя за то, что позволила ему снова так поступить с собой. Села в такси. Единственным желанием было убить Иуду при встрече. Фамарь ехала, всерьез обдумывая, как ей это сделать. Она прикинется, что не сердится, увлечет его в подвал и там, когда он расслабится, вонзит ему в грудь острый нож или перережет горло, сядет в поезд и уедет.

Дом был пуст. Шаги непривычно гулко отдавались эхом по всему дому. Она поставила чемодан, прошла по комнатам первого этажа. Никого. Взяла на кухне нож, спрятала его в маленькую сумочку. Спустилась вниз. Иуда сидел на том самом диване. Фамарь думала, что, увидев его, возненавидит еще сильнее, и это придаст ей силы, но неожиданно для самой себя задохнулась от прилива нежности, просто затопившей ее. Она сделала несколько шагов и бросилась к нему. Иуда обнял ее.

— Девочка моя… Нет у меня, кроме тебя, теперь никого…

Она забыла о ноже, целовала, плакала, говорила, что любит.

Они занимались любовью с особой теплотой и нежностью. Когда Фамарь очнулась от сладкого блаженства, вдруг испугалась, а что если…