ДИАГНОЗ и другие новеллы

Что, если она — будто чудом — вдруг станет совершенно здорова? А если был поставлен неправильный диагноз?

О, нет! Енни не была мечтательницей. Енни была инженером-химиком. Енни была реалисткой. Она не верила в чудеса.

Популярный весенний шлягер Венче Мюре и Яна Эггума «Мы живём!» звучал в её ушах. В последние дни она как нарочно слышала его по радио много, много раз.

«…За жизнь должны мы сражаться до тех пор, пока в жилах наших течёт кровь…»

А за что ещё стоило сражаться?

С БЕЛЫМ ДАМСКИМ чемоданчиком в руках — то в правой, то в левой — она, тяжело ступая, поднялась наверх к театру.

«ДАМЫ В САУНЕ». Грандиозная постановка сезона. Она даже не подозревала, о чём идёт речь, но звучало всё это по-дурацки. Словно распутство Сири в сауне лектора в Финсе.

Театр. Он был связан с Юнни. Теперь он преподаёт драматическое искусство в Тронхейме.

«Жизнь — это театр, — неустанно повторял он, держа сигарету в одной руке, а бутылку — в другой. — Нас впускают на сцену, мы сходим с неё».

Наверняка эти слова он от кого-то слышал.

ЕННИ ПОРА было уезжать из города. С чемоданчиком в руках она с трудом поднялась наверх к монастырю и наблюдала оттуда за мысом Норднес ^[43]. Там она села на скамейку и смотрела через озеро на остров Аскё ^[44].

ДВЕ ТЫСЯЧИ лет тому назад был распят еврей-бунтарь. Наверняка он был человеком уникальным. Но церковь учила, что он Сын Божий. Трудно свести концы с концами. С тем, что Бог сначала создал людей по доброй воле. А когда люди воспользовались этим, Он так разгневался на них, что вынужден был увидеть, как Его родного Сына распяли, ибо Он не мог их простить.

Не это ли было посланием свыше ей — Енни Хатлестад — на Пасху 1983 года? Если она и вправду думала, будто распятие Иисуса стало пеней за то, что Адам и Ева злоупотребили Божьим даром, то она была спасена от гнева того самого Бога и избежала вечной погибели…

В такого Бога у Енни веры не было.

Енни не была религиозна. Енни была больна. Но болезнь ещё ничуть не поразила её разум. В последние дни она прослушала по радио больше дюжины молитв. По понятным причинам она внимала им с открытой душой. Словно это был краткосрочный курс истории христианства. Или как целый повторный курс, если быть более точной. Это явно было важно для тех, кто искушён в Библии; важно показать: они-де знают весь урок, они-де правоверны по всем статьям. Но когда всё христианское учение — от Адама и Евы до «Откровений» Иоанна — возвещают за пять или десять минут, оно кажется таким беззащитным и в своей любви, и в разуме тоже! Так что утешить Енни здесь, где она сидела с чемоданчиком между ног, глядя на Норднес и на паром, идущий к острову Аскё, это не могло.

ЕННИ ВДРУГ вспомнила нечто иное. Ей пришло в голову нечто экзотическое, нечто из другого небесного ведомства, нечто конкретное и возвышающее, гораздо более подобавшее больному раком инженеру-химику.

Ей вспомнилась красивая история о княжеском сыне Сиддхартхе, жившем в своё удовольствие до тех пор, пока у него внезапно не открылись глаза на страдания мира…

Не так давно Юнни дал о себе знать, прислав длинное письмо из Стокгольма, где он видел балет, поставленный по легенде о Будде. И Енни тут же помчалась в библиотеку за книгами о буддизме. Она не была абсолютно уверена в своих помыслах, в том — сделала ли она это ради Юнни или насущного интереса ради.

Будда не был ни Спасителем, ни Сыном Божьим. Он был человеком, как она — Енни.

Когда он родился, отцу его предсказали, что сын станет либо властителем мира, либо тем, кто отречётся от него, стало быть, как раз наоборот… Последнему суждено было свершиться, если ему выпадет на долю пережить нужду и страдания в мире. Дабы сыну избежать этого, отец попытался охранить его и всячески старался, чтобы тот не познал мир вне стен княжеского дворца. Он окружил его радостями и удовольствиями.

Но Сиддхартха попытался выбраться за пределы своего роскошного плена. За стенами дворца узрел он старца, немощного мужа и разлагающийся труп… Встреча с согбенным старцем открыла Сиддхартхе глаза на то, что старость — судьба, настигающая каждого из людей. Вид хворого и страждущего мужа заставил его спросить себя, возможно ли защититься от болезни и страданий. А труп напомнил юному принцу, что всем людям суждено умереть, и даже наисчастливейший человек подвержен тлену.

После этих удручающих картин Сиддхартха увидел аскета с просветлённым лицом. Его осенило, что жизнь в богатстве и наслаждении — пуста и бессмысленна. И он спросил самого себя: есть ли в этом мире нечто, свободное от старости, болезни и смерти?

Сиддхартху охватило сострадание к своим ближним, и он почувствовал призвание указать людям путь, свободный от мук… В глубоком раздумье вернулся он обратно во дворец и той же ночью, освободившись от своего беззаботного существования, отправился в бездомность.

Через шесть лет странствующий аскет Сиддхартха сидел однажды под смоковницей у реки Нераняра. И здесь — именно здесь — он достиг прозрения. После тридцатипятилетней жизни, проведённой словно во сне, Сиддхартха пробудился к познанию того, что в страдании мира виновата жажда жизни. И тогда он стал «буддой», тем, кто пробудился, «пробуждённым».

Енни снова узнала в нём себя. К тому же она была в том возрасте, что и Будда. Разве не она жила в позолоченной клетке довольствия, надёжно защищённой от страдания, смерти и излишних раздумий? Разве не она жила как лунатик все эти свои тридцать шесть лет? Разве не до бесчувствия пьянила её жажда жизни? И разве теперь не она на пути к тому, чтобы пробудиться от долгой спячки?

Будда не только пробудился к познанию того, что всё в мире — страдание, ибо всё проходит. Он пробудился к осознанию того, что есть и нечто другое. Нечто вечное, нечто непреходящее. Нечто, подъятое над этим бренным миром, нечто, подъятое над временем и пространством. Нечто, доступное лишь тому, кто сможет задушить в себе жажду жизни…

Будда достиг «другой широты». Он преодолел соблазны мира и стал «архатом», «почтенным» ^[45]. Он видел мир с точки зрения вечности. Он достиг нирваны.

ЕННИ НЕ БЫЛА ФИЛОСОФОМ. Енни была реалисткой. Её мировоззрение определялось атомами и молекулами. Оно состояло из планет, солнц и звёздных туманностей. В будни она имела дело с реактивами и мензурками.

Если что-то не вписывалось в её мировоззрение, то потому, что всё могло подвергнуться анализу и делиться на более мелкие части. Но так далеко мысли её заходили редко… Поверхностный взгляд, брошенный ею на учение Будды, позволял всё же предчувствовать своего рода единство.

«Должна существовать некая единая связь, — думала Енни. Она сидела, глядя на Пуддер-фьорд. — Должно же быть нечто, что я могла бы осознать сама и увидеть свою судьбу со стороны?»

Что такое «нирвана»? Что было это вечное, это непреходящее, пережитое Буддой? Была ли это только мысль? Идея? Или это было нечто реальное?

ПЕРЕД НЕЙ НА МЫСУ прогуливалась молодая мать — лет двадцати пяти — с малышом двух-трёх лет.

У Енни детей не было. Но когда-то она сама была ребёнком. Так — ну точно так играла она когда-то со своей матерью. Возможно, именно на этом самом месте. И так будут мать и ребёнок играть на мысу Норднес долго-долго и после неё.

Енни показалось, что в этом портрете матери и ребёнка она видит эстафету поколений.

Казалось, что, сидя на этом месте с белым чемоданчиком у ног, она была не только самой собой. Казалось, будто она была и той матерью тоже. И этим маленьким ребёнком. Казалось, будто она пребывала среди окружающих их деревьев. В траве, по которой они ступали. В пении птиц. Да, в скамейке, на которой сидела она сама…

Нирвана…

Это не могло быть чем-то недостижимым, возвышенно-небесным. Это должно было иметь нечто общее с тем, что происходило с ней здесь и сейчас — с этим пространством и с этим временем. Потому что Будда достиг нирваны под смоковницей у реки Нераняра…