Начать сначала

— Хочешь, сделаю тебе омлет? — спросила Эмма.

— Что? А, нет, ничего я не хочу. Знаешь, очень странно здесь находиться. Все время такое чувство, что сейчас войдет Эстер и начнет заставлять нас делать то, чего нам вовсе не хочется делать.

Эмма подумала о Кристофере.

— О, бедная Эстер, — сказала она.

— Никакая она не бедная. Сука она — вот кто. Во все совала свой нос.

Эмма вернулась на кухню, отыскала кастрюльку и миску, взбила яйца, добавив немного масла. Из гостиной доносились разные звуки — Бену не сиделось на месте. Он открыл и закрыл дверь, раздернул шторы, бросил полено в камин. Потом появился в двери кухни с сигаретой в одной руке и стаканом в другой. С минуту смотрел, как Эмма взбалтывает яйца, потом сказал:

— Ты повзрослела.

— Мне девятнадцать. А вот повзрослела или нет, не знаю.

— Так странно, что ты уже не маленькая девочка.

— А ты привык к тому, что я маленькая девочка?

— Пожалуй, да. Сколько ты намереваешься тут пробыть?

— Ну, какое-то время.

— Со мной?

Эмма бросила на него взгляд через плечо.

— Для тебя это будет тяжелым испытанием?

— Не знаю, — сказал Бен. — Не пробовал.

— Вот поэтому я и приехала. Подумала, может быть, стоит попробовать.

— Может, будешь меня упрекать?

— Почему я должна тебя упрекать?

— Ну, потому что я бросил тебя, уехал преподавать в Техас. Ни разу не навестил тебя в Швейцарии. Не позволил тебе приехать в Японию.

— Если бы я таила обиду, я не захотела бы вернуться.

— А если я снова надумаю уехать?

— У тебя есть такие планы?

— Нет. — Он уставился в свой стакан. — Во всяком случае, в настоящий момент. Я приехал, чтобы пожить в тишине и покое. — Он снова поднял глаза. — Но навсегда я тут не останусь.

— Я тоже навсегда не останусь. — Эмма положила тост на тарелку, сверху на тост омлет, выдвинула ящик с ножами и вилками.

Бен наблюдал за всем этим с некоторым беспокойством.

— Не собираешься ли ты стать образцовой домашней хозяйкой? Второй Эстер? Если так, я тебя прогоню.

— Даже если бы и захотела, то не смогла бы. Чтобы тебя успокоить, докладываю: я опаздываю на поезда, у меня подгорают кушания, я теряю деньги и вещи. Еще утром в Париже у меня была соломенная шляпа, но к тому времени, как я приехала в Порткеррис, она исчезла.

Но он еще не был убежден.

— Хочешь разъезжать тут все время на машине?

— Машину я водить не умею.

— А телевизор, телефоны и всякое такое?

— В моей жизни они особой роли не играли.

Тогда он рассмеялся, а Эмма подумала: хорошо ли это, что ее собственный отец кажется ей таким притягательным.

Он сказал:

— Не уверен, как все это обернется. Но сейчас все вроде бы складывается неплохо, и могу только сказать: я рад, что ты приехала домой. Добро пожаловать!

Он поднял стакан, приветствуя ее, выпил, пошел в гостиную за бутылкой и налил еще.

4

Кабачок «Невод» был очень старый — маленький, уютный, с обшитыми почерневшими панелями стенами. И всего одно крошечное оконце, смотрящее на порт, так что каждого, кто впервые входил сюда с яркого света, поначалу ошеломляла полная темнота. Чуть позже, когда глаза посетителя привыкали, вырисовывались другие несообразности, к примеру, что в помещении отсутствовали параллельные линии, поскольку с течением веков кабачок все больше оседал на своем фундаменте, точно любитель поспать в удобной кровати; ну и всякие другие странности, подобно оптическому обману, туманили голову еще до того, как посетитель принимал первую порцию спиртного. Выложенный каменными плитами иол клонился в одну сторону, щерясь зловещей щелью между камнем и панелью стены, почерневшая матица, державшая потолок, — в другую. Побеленный потолок навис так низко, что хозяин предусмотрительно предостерегал: «Берегите голову».

И все же годы шли, а кабачок «Невод» каким был, таким и оставался. Притулившийся в старой немодной части Порткерриса, у самого порта, где не было места ни для шикарных ресторанов с террасами, ни для кафе на открытом воздухе, он выжил, несмотря на летние наплывы туристов. У кабачка были свои завсегдатаи, которые шли сюда выпить и поговорить по душам в приятной обстановке, сыграть в настольные игры. Тут можно было побросать дротики, в камине с почерневшей решеткой и зимой, и летом горел огонь. А еще здесь были Даниэль, бармен, и Фред — косоглазый субъект с круглым, похожим на репу лицом; летом он убирал мусор с пляжа и выдавал напрокат шезлонги, а остальную часть года блаженно пропивал свой летний доход.

И был Бен Литтон.

— Вопрос в том, с чего начать? — сказал Маркус, когда они с Робертом сели в «альвис» и отправились на поиски Бена Литтона. Погода была чудесная, и Роберт опустил верх машины, а Маркус, в своем неизменном черном пальто, нахлобучил твидовую шляпу, очень напоминавшую гриб и явно не его размера. — Вопрос предпочтений и распорядка дня. В воскресный полдень самое время заглянуть в «Невод». И если он не там, в чем я очень сомневаюсь, пойдем в мастерскую и уж потом в коттедж.

— А может быть, просто гуляет в такое чудесное утро?

— Не думаю. В это время он любит выпить, и, насколько я знаю, он человек традиций.

День был ослепительный, и никак не верилось, что на дворе все еще стоит март. На небе ни облачка. С северо-запада на залив накатывали косые волны, и море было словно расчерчено разноцветными полосами: от сине-фиолетовых до бледно-бирюзовых. Вид с вершины холма уходил в бесконечную даль, в туманное марево, как бывает лишь в разгар лета. Вдоль вьющегося лентой шоссе крутыми уступами спускался вниз раскинувшийся вокруг порта город — путаница узких мощеных улочек, белые дома, блеклые скошенные крыши.

Каждый год в течение трех летних месяцев Порткеррис превращался в сущий ад. Узкие улочки были забиты машинами, по мостовым тек поток полуголых человеческих существ, магазинчики ломились от наплыва товаров: почтовые открытки, доски для серфинга, надувные пластиковые подушки. На широких пляжах появлялись тенты и кабинки для переодевания, открывались кафе, террасы тесно заставлялись круглыми железными столиками под зонтиками. Полоскались по ветру цветные рекламные растяжки: «Малиновое и шоколадное мороженое», «Сливочные рожки», а если комуто требовалось подкрепиться чем-то более существенным, для тех повсюду продавались корнуолльские пироги с мясом, картошкой или капустой. На Троицу открывался зал с игральными и музыкальными автоматами, ревущими на всю округу, и бульдозеры сносили еще одну улочку, быть может, и ветхих, но очень колоритных домишек, чтобы расчистить место для еще одной автомобильной парковки, и местные старожилы, те люди, которые любили этот городок, и художники, свидетели творимого насилия, говорили: «С каждым годом все хуже и хуже. Городок разрушен. Больше тут жить невозможно». Но каждую осень, когда поезд уносил последнего пришельца с облупленным носом, Порткеррис чудесным образом входил в свой прежний ритм. Закрывались ставни на лавочках. Убирались тенты с пляжей, зимние штормы дочиста отмывали песок. И единственные стяги, развевавшиеся по ветру, были пастельного цвета — у каждого дома развевалось повешенное на веревку белье, да рыбаки раскидывали на колышках над зеленым дерном сушиться свои сети.

И тогда волшебство возвращалось, городок снова обретал свои прежние колдовские чары, и становилось понятно, почему такие люди, как Бен Литтон, снова и снова возвращались в него, как домашние голуби, чтобы набраться новых сил и обрести покой среди привычных вещей и вновь отдать себя во власть красок и света.

Кабачок «Невод» стоял в самом конце дороги, которая шла вдоль набережной. Роберт подъехал к его покосившемуся крылечку и выключил мотор. Было очень тепло и тихо. Время отлива — на берегу чистый песок, космы водорослей и чайки. Обласканные солнцем ребятишки хлопотали со своими ведерками и лопатками, а их бабушки, в передниках, с сеточками на головах, были заняты вязанием; и тощий черный кот сидел на булыжнике и усердно мыл лапой уши. Маркус выбрался из машины.