Дочь скульптора

— Это было бы неверно, — сказал папа. — Здесь — вопрос принципа. Два бидона — и точка. А кроме того, сама поездка кое-чего стоила! Женщинам этого не понять.

К вечеру ветер на юго-западе стих, и мы поплыли по домам, каждый в свою сторону. А бидоны остались лежать в болоте. Мы не произнесли ни слова, мы молчали.

Есть люди, которые продают найденные ими бидоны с большой прибылью. У этих людей нет своего стиля и принципов. Кое-кто гребет с бидонами прямо к береговой охране. Так случилось однажды в Перно.

Купить бидон, да еще втридорога, — значит обмануть государство, так делать нельзя. Единственно правильный поступок — найти бидон, а еще лучше — спасти его с опасностью для жизни. Такой бидон приносит только радость и не мешает никаким принципам.

Но выброшенная течением на берег или дрейфующая лодка — нечто совсем иное. Лодки — дела серьезные. Тут нужно искать и искать без конца их владельцев, даже если потребуются годы на их поиски. То же самое и с сетями, которые унесло течением. Их надлежит вернуть владельцам. Все остальное — бревна, и доски, и крепежный лес ^[20], и пробки, и поплавки для сетей, и буйки — можно забрать себе.

Но самое худшее, что только можно сделать, — это присвоить себе пиратскую добычу, которая уже припрятана. Это — непростительно! Если она поднята на камень или собрана в груду с двумя камнями сверху — добыча неприкосновенна. Можно обезопасить ее двумя камнями, но еще лучше — тремя. Можно, конечно, надеяться, что она попала туда случайно. Есть люди, которые присваивают чужую добычу или, что еще хуже, — забирают самое лучшее в каждой из находок. Это достаточно хорошо известно. Если ты спас, вытащив из воды, какую-то планку, об этом все равно узнают. А часто точно знают, и кто там был. Но ты потом ничего не говоришь, так как это нетактично, да и кто просил тебя класть для сохранности камни, вместо того чтобы отвезти все домой в два рейса?

Очень тонкое дело — определить, что правильно, а что неправильно. Можно много говорить об этом. Если, например, лодка приплывает со шкафом, а шкаф полон бидонов, то совершенно ясно, что надо искать владельца лодки, и он сам забирает шкаф, если дело чистое. Но сколько можно забрать бидонов?

Большая разница между бидоном в лодке, или в зарослях, или в воде, и в шкафу, который погрузили в лодку.

Однажды я нашла берестяную лодочку, которая называлась «Darling» ^[21]. Она была очень красиво сделана: с трюмом, рулем, рулевой рубкой, и матерчатыми парусами. Но папа сказал, что владельца ее мне искать не следует.

Может статься, все это не очень важно, если только найденная вещь — достаточно мала. Так думаю я.

АЛЬБЕРТ

Альберт на год старше меня, если не считать шести дней. Через шесть дней мы станем ровесниками.

Он сидел у залива, где пришвартованы лодки, и насаживал на длинную удочку уклеек для своего папы.

— Ты сначала убей их, — сказала я. — Ужасно всаживать в них крюк, пока они живы!

Альберт слегка приподнял одно плечо, и я уже знала, что это означает своего рода и извинение, и объяснение, мол рыбе больше нравится, если наживка шевелится.

На Альберте был блеклый-преблеклый свитер и черная фуражка с козырьком, оттопыривавшая ему уши.

— А тебе понравилось бы, если бы тебе воткнули крючок в спину? — спросила я. — Ты висел бы на нем, и орал, и пытался бы высвободиться в ожидании, что тебя вот-вот съедят!

— Они не кричат. И так всегда все делают.

— Ты — жестокий! — закричала я. — Ты делаешь ужасные вещи! Не желаю больше говорить с тобой! Он чуточку грустно взглянул на меня из-под козырька и произнес:

— Ну, ну!

И продолжал насаживать на удочку уклеек. Я ушла. У сарая с сетями я обернулась и закричала:

— Мне столько же лет, сколько тебе, мнестолькожелетсколькотебе!

— Наверное, столько же, — ответил Альберт. Я ушла и принялась приколачивать гвозди к плоту, но весело мне не было. Три гвоздя искривились, и вытащить их я не смогла.

Тогда я снова спустилась вниз на берег и сказала:

— Рыбы страдают так же, как и люди!

— Не думаю, — ответил Альберт. — Они более низшие существа.

Я сказала:

— Этого никто не знает! Подумать только, а что, если деревья страдают тоже. Их спиливают, и они кричат, хотя ничего не слышно. Цветы кричат, когда их срывают, хотя кричат совсем немножко!

— Разве? — произнес Альберт.

Он произнес это дружелюбно, но все-таки чуточку покровительственно, и это меня снова рассердило.

День выдался скверный! Он был чуть туманный и жаркий, так что одежда прилипала к телу. Я влезла на крышу, чтобы немножко развеселиться, и сидела там очень долго. Я видела, как Альберт вместе с Каллебисином вышли в море с переметом. На горизонте залегла гряда туч: такая грязная с виду, она тянулась от самого конца островка Туннхольмен до Бисабалля, а море казалось совершенно блестящим.

Потом Альберт с Каллебисином вернулись и вытянули на берег лодку.

Через некоторое время я услыхала, как Альберт стучит молотком на плоту. Я спустилась по лесенке вниз, подошла к нему и стала смотреть. «Ты хорошо приколачиваешь гвозди», — сказала я ему. Тогда он стал еще сильнее стучать молотком так, что вколачивал гвоздь с пяти ударов. Я почувствовала себя гораздо лучше. Усевшись в траву, я смотрела на Альберта и считала вслух удары молотка. Один гвоздь вошел в доски плота после четвертого удара. Тогда мы оба засмеялись.

— Сейчас же спустим его на воду, — сказала я. — Сию минуту. Сделаем настил, и спустим плот на воду.

Мы принесли две доски, положили поперек крепежный лес и втащили его на плот. Он был тяжелый, и трещал, и гнулся, но мы все-таки спустили плот с берега.

А потом оставалось лишь поплыть. Плот погрузился в воду и скользнул в залив. Он хорошо держался на воде. Альберт сходил за веслами, и мы пошли вброд, а потом подтолкнули плот для скорости и быстро забрались на него. Плот слегка залило водой, но совсем немного. Мы посмотрели друг на друга и снова рассмеялись.

Гребли мы медленно, но все-таки гребли. Плыли мы там, где глубоко, но это было неважно, так как мы уже почти научились плавать. Мало-помалу мы вышли в пролив у Хэльстена.

— Поплывем к Песчаной шхере, — предложила я.

— Уж и не знаю, — ответил Альберт. — Наползает туман.

Но я продолжала грести, и мы очень медленно подплыли к Песчаной шхере. Отталкиваясь шестом, мы прошли вдоль берега и обогнули мыс.

Море было все таким же блестящим, а гряда туч поднялась и протянулась аж до самой Яичной шхеры. Показав на тучи, Альберт повторил, что наползает туман.

Тогда мы отправились было домой.

— Неужели ты боишься легкого тумана? — спросила я.

Мы проплыли совсем немного, а потом повернули назад.

— Я точно не знаю, — ответил Альберт. Но я закричала:

— Ты — трус!

И тогда он стал грести снова, и плот продолжил свой путь в открытое море. Мы словно путешествовали по черному зеркалу. Словно стояли на поверхности моря. Всем телом ощущалась мертвая зыбь, и ты будто колыхался вместе с нею. Мертвая зыбь шла с юго-запада и двигалась дальше к Яичной шхере.

А вот и туман!

— Теперь уж мы повернем назад! — строго сказал Альберт. На миг стало холодно, и вот уже нас плотно обволокло туманом, отгородившим плот со всех сторон от мира. Сверкающая мертвая зыбь выкатилась из тумана и заползла под бревна, словно какое-то разбухшее существо, и снова выкатилась в туман по другую сторону плота.

Я мерзла и ждала, когда Альберт скажет: «Ну что я говорил?» или «Говорил я тебе?..» Но он молчал и только озабоченно работал веслами. Он то и дело поворачивал то туда, то сюда голову, прислушивался, смотрел на мертвую зыбь и держался подальше от нее. Через некоторое время он стал грести ближе к берегу. В мертвой зыби появились встречные волны, они надвигались одновременно со всех сторон. Альберт перестал грести и сказал:

— Лучше подождать, пока прояснится. Я немножко испугалась и промолчала.