Синдром Годзиллы

Fedex

В одно прекрасное утро мой знакомый Майк наконец получил по почте свой долгожданный костюм Годзиллы.

«Его принес почтальон, — пишет он. — Я расписался в поручении. Я принес сверток к себе в комнату и сразу раскрыл. Там был костюм, к нему прилагалось письмо, которое я тут же прочел. В письме объяснялось, что костюм подлинный, из фильма, его носил настоящий актер, и он участвовал в съемках картины «Годзилла против Мегалона». Еще там была фотография. И было сказано: «Не уверен, насколько ты понимаешь, что приобрел. Но, надев этот костюм, ты станешь хозяином мира. Ты будешь властвовать надо всеми, люди будут ползать у твоих ног, как жалкие муравьи. Начни с выхода в твою гостиную. Эффект подскажет тебе, как действовать дальше. Нет ничего более пьянящего в мире, чем восторг, который испытывает человек, руша международные торговые небоскребы одной левой. Каждый должен через это пройти. Хотя бы раз в жизни. Я на себе испытал, что значит быть порождением хаоса. Надеюсь, ты получишь от этого не меньшее удовольствие». Письмо не было подписано. Я сложил его вчетверо и бросил в свою корзину для мусора. Костюм ждет меня в своей пластиковой упаковке из полиэтиленовых пузырьков, я его еще не распаковывал. Никак не могу решиться вскрыть ее. Мне кажется, я чувствую, что это не мое.

Я хочу…»

Отец стучит в дверь моей комнаты, чтобы спросить, все ли у меня в порядке.

«Все о’кей, — отвечаю, — я заказал новое расширение для игровой приставки, все просто здорово. Все суперкласс». И закрываю программное приложение к игрушке.

«Я хочу прислать тебе этот костюм», — пишет Майк.

Разрушить целый город. Реальные страдания. Мир, населенный людьми, которые страдают. Все до одного. Хм, довольно заманчиво.

Франц Кафка

В лицее все оказалось не так уж и плохо.

Поскольку я от него ничего не ждал, то и не сильно разочаровался.

От идеи подружиться с кем-нибудь из нашего класса я отказался сразу. Я ушел в добровольную отставку, таково мое нынешнее кредо. В школе я занимаюсь только решением текущих проблем. Преподаватели жалуются, что я не прилагаю больше усилий, не проявляю ни особого рвения, ни особого прилежания. Я уверен, что они жалеют исключительно о чем-то своем, о том, что, с их точки зрения, могло бы быть, о личных несбывшихся надеждах, которые вянут на лету, в итоге ни к чему не приведя, как мелкие нечистые духи, сливающиеся с тенью и исчезающие в ней, как только в них перестают верить.

На школьном дворе идет снег: мы проходим «Превращение» Кафки. Забавная книжица. Я уже пытался прочесть ее несколькими годами раньше, но безуспешно. Тогда я нашел это чтиво совершенно неудобоваримым.

Зато сейчас совсем другое дело. Я проглотил «Превращение» за пару уроков. Прочел от корки до корки. И заплакал. А что мне еще оставалось делать? Я один, время двадцать три ноль-ноль, Годзилла сегодня не придет. Я знаю, что он не придет, поэтому я сижу как дурак сам с собою в своей комнате и вою от одиночества. Что меня вдруг так задело в Кафке? Сам не знаю. Да ничего особенного. Обычное дело: банальная история чудака, который в одно прекрасное утро просыпается тараканом, и от которого поэтому отказывается родная семья, и для которого из-за этого мир вдруг предстает в новом свете. Подобные превращения не имеют ничего общего ни с какими реальными физиологическими изменениями, это фантасмагория, кошмарный сон, а Кафка — просто король психопатов.

Но, несмотря на все это, я плачу, плачу навзрыд, рыдаю, как мальчишка. Ну, почему, почему мир так жесток? Неужели люди совсем не способны любить? Я долго стою возле окна, глядя, как за окном падает снег, как наш сквер укрывает снегом. Минут десять. Потом иду в туалет.

Когда я выхожу в коридор, звонит мой мобильный. Я нажимаю клавишу «Ответ на вызов», не глядя на дисплей. Я раскраснелся от слез и всхлипываю.

«Да, ничего. Так, ерунда. Все нормально. Чего? Правда?»

Похоже, когда я был маленький, я почти не плакал. Странно. Друзья моих родителей говорили по этому поводу, что им страшно повезло. Я не плакал, даже когда падал и ушибался, даже когда мне было больно. Папа с мамой всегда смеялись и шутили, и я смеялся вместе с ними. Но однажды они все-таки отвели меня к детскому психиатру. «Картина, прямо скажем, удручающая», — сказал этот придурок.

«Да, я знаю. Но, мм-м…»

«Даниэль?»

Отец сидит на диване у себя в кабинете. Обращаясь ко мне, он отрывает взгляд от журнала, который читает.

«Я перезвоню», — говорю я в телефон и нажимаю клавишу «Конец вызова». Я стою в дверном проеме и стараюсь улыбаться.

«Даниэль, у тебя все в порядке?»

Отец снимает очки и окончательно отрывается от своего чтения; у него расстегивается пижама на груди. Складка озабоченности морщит его лоб.

«Ты плакал?»

«Нет».

«Не говори неправду».

«Да, так, ерунда, — говорю я, — это из-за книжки».

«Какой еще книжки?»

«Превращение».

«Ничего себе, ерунда!»

«Ты читал?»

«Я не такой уж и неотесанный, как кажется, — вздыхает он. — Ну, и что же в этой книжке заставило тебя плакать? Ты боишься превратиться в таракана?»

«Это несправедливо, это очень жестоко. Он не виноват, что для него так вдруг все изменилось, в одночасье».

«Я знаю, — вздыхает отец. — Смерть производит приблизительно один и тот же эффект на все живое. Наша ли смерть, человеческая, или любых других живых существ. Мы проходили этот текст в лицее, как раз в твоем возрасте. Только у нашего преподавателя литературы была своя теория, он считал, что «Превращение» это книга о природе человеческого траура. Он говорил: «Обратите внимание, что в финале повествования вся семья главного персонажа и рассказчика обретает, наконец, счастье и долгожданный покой. Это происходит потому, что они изжили свой траур, до конца выполнили свою траурную миссию». Суть борьбы между главным героем и его семьей, заключается в том, чтобы обрести, наконец, забвение. Ему надо забыть людей. Ему приходится это сделать, он вынужден так поступить. Другого выхода у него нет. Понимаешь?»

«Нет».

«Мне самому этот вопрос очень долго не давал покоя. Видишь ли (тут отец вытирает очки и делает паузу, видимо, подбирая слова), на определенном витке моей жизни я столкнулся с этой проблемой лицом к лицу. Я вынужден был решать ее. Ответить на этот вопрос поступком. Каким-то действием. Я должен был умереть. По крайней мере, для других. Мне пришлось научиться оставлять близких мне людей жить без моей помощи и без моего постоянного контроля. И однажды мне попалась любопытная статья по этому поводу. Она была написана очень жестко и откровенно. Это было жестоко, но я прочел ее вовремя».

«Во время?..»

Отец отрицательно покачивает головой. «Тогда же я потерял эту книгу, — продолжает он. — Должно быть, это был знак. Знак свыше. Если бы мне тогда удалось разыскать книгу опять, кто знает, как бы оно повернулось, но, видишь, я вовремя потерял ее, я мог потерять ее где угодно, в парке, на случайной скамейке, совершенно нечаянно».

Закончив, он пристально смотрит мне в глаза.

«О’кей, — говорю я, — кажется, я понял».

Я сморкаюсь и прячусь в носовой платок. Мне кажется, что лицо отца отдаляется от меня, но он продолжает пристально наблюдать за мной, только делает это теперь как-то свысока. Я снова прохожу через коридор и тихо прикрываю за собой дверь своей комнаты.

«Если у тебя какие-то проблемы, — кричит отец мне вдогонку, — мы всегда можем поговорить об этом! Я всегда рядом, ты слышишь?»

У меня нет никаких проблем.

Я захожу в комнату и сажусь к себе на постель, я сижу, обняв колени и уронив на них голову. Я погружаюсь в глубь самого себя, и мои мысли, как вспугнутые светлячки, в панике кружатся вокруг смутного сияния, окутанного серым туманом, в глубине какого-то таинственного грота.

Я стою на пороге. Что-то во мне должно вот-вот поддаться.

Я приподнимаю одеяло, ныряю в постель и с головой проваливаюсь в свой сон.