Стретч - 29 баллов

— Да, Стретч, боюсь, дела обстоят совсем скверно. Тебе следует подумать, как загладить вину перед Люси, но Том, кажется, тебя простил. Ешь пока, думать потом будешь.

Я взглянул на будильник. Одиннадцать тридцать! Я лихорадочно попытался выбраться из кровати, но добряк Генри толкнул меня обратно.

— Не суетись. Я позвонил в «О’Хара» и сказал им, что ты поскользнулся в душе, схлопотал легкое сотрясение мозга и явишься на работу только вечером. Они очень сочувствовали.

— Генри, у меня нет слов.

— Тост.

— За Генри!

— За Фрэнка! А теперь ешь, вставай и совершай омовение. Нас ждет курс универсам-терапии.

Я снял девятину квартиры Генри год назад, откликнувшись на объявление в «Стандард». До этого я два года жил в Брикстоне, в доме, где беспрестанно менялись жильцы. Дом по адресу Геффен-роуд, 53 претерпевал мутации и в то же время оставался верен себе, подобно лодке философа, которая после постепенной замены всех досок обшивки была одновременно и прежней, и новой. Каждый год менялись один-два жильца, каждую неделю повторялся цикл краж еды из холодильника и груд грязного белья из прачечной. В остальном время словно замерзло и уходило по пустякам. Работа то тут, то там, перебор с травкой и телеящиком, а вот нижнего белья было слишком мало, чтобы тратить целых шесть минут на поход в автоматическую прачечную. Все в том доме покрывал слой въевшейся грязи. Я дожил в этом доме до конца позднего периода отношений с Мэри.

Но я там никогда не хандрил. Более того, был убежден, что жизнь у меня вполне сносная. В конце концов, я прожил в доме столько, что он превратился в мое личное феодальное поместье. Я монополизировал кресло, удобнее всего расположенное перед телевизором, и мог выбирать время, когда заваривать чай на кухне. Наш незлобивый хозяин-испанец даровал мне право последнего слова при отборе новых жильцов. Как-то раз, надеясь на «мон амур» по выходным, я разрешил поселиться в доме двум девчонкам-француженкам. Не прошло и месяца, как они съехали, придя в ужас от затхло-желчного британского духа этого жилища. Их сменили торговавший рекламной площадью король самокруток из Йоркшира и парень, пытавшийся сделаться богатым, восстанавливая «фиаты 500». Жизнь в доме снова пришла в норму, но последний тип переполнил чашу моего терпения. С вечной грязью я еще мог мириться, но промасленный блок цилиндров в ванной и ржавая выхлопная труба с глушителем, пролежавшая в коридоре два месяца, — это уже было слишком. Никто не возникал по этому поводу, никто, похоже, даже не замечал, что дом превратился в помесь автомобильной свалки и скульптурной галереи, поэтому я решил, что с меня хватит, и начал подыскивать новое жилье.

И тут на сцене появляется Генри. В объявлении говорилось: «Отд. комната в квартире (Клапам) для заядлого курильщика, 240 ф/мес.». Сэмюэл Джонсон [23] считал, что искусство рекламы достигло пика к 1745 году. Ему не довелось увидеть этот маленький шедевр. Я блестяще прошел интервью, хотя высокое содержание смол в «Лаки Страйк» привело Генри в оцепенение. Он подал на стол холодные закуски из «Маркс и Спенсер», сок манго и папайи с мякотью и свернул для меня элегантную самокрутку, которая пыхалась удивительно легко и комфортно. Он представил меня Лотти — та, согласно полученной инструкции, сначала сидела в спальне и подслушивала, — и Лотги тоже дала добро. Она показала мне шарф (до отвращения кричащего цвета), который вязала, и спросила, нравится ли мне. Я ответил «да», и она обещала подарить мне его, когда закончит, потому что Генри счел шарф чересчур «бабским». Две недели спустя я переехал в комнату размером с кладовку.

Из Генри получилась бы отличная жена. Он и был отличной «женой» для Лотти, а вдвоем они заменяли родителей мне. Генри работал на дому, сочиняя программную начинку для компьютерных игр, а Лотти занималась вязальной благотворительностью за столом на кухне. Я наблюдал их жизнь с восхищением, но без зависти. Генри занимался удивительно замысловатой умственной работой, Лотти — ручным трудом, дни один за другим тянулись для них в спокойной домашней обстановке. Когда я приходил домой, они валялись на диване с книжками, иногда с сигаретой, холодильник всегда был набит классной готовой едой — «цацики», куриными окорочками «тикка», фруктовыми пюре со сливками, пармской ветчиной, халвой, черникой, красным «песто» [24].

Сегодня Лотти где-то пропадала, и мы пошли гулять по супермаркету с Генри. Он милосердно отказался до поры до времени открывать мне все подробности прошлой ночи. Я катил тележку, а Генри бродил вокруг и снимал богатый урожай с фруктовых и овощных полок.

— Генри, ведь ты силен в теории вероятностей?

— Ну, немного разбираюсь. А что за вопрос?

— Сколько женщин мне нужно встретить, чтобы появился реальный шанс встретить ту, что надо?

— Расширь и поясни. — Генри рассматривал плод карамболы, держа его кончиками пальцев.

— Я собираюсь действовать по принципу «орел или решка». По моей прикидке, каждая вторая женщина, с которой я встречусь, должна оказаться более или менее нормальной, а наши отношения должны дать хоть какой-нибудь результат. Не обязательно сразу к алтарю, хотя бы в кино вместе сходить.

— Фрэнк, мне кажется, в твоей системе есть небольшой изъян. Я рассуждаю не как статистик, а как мужчина. Подбрасывание монеты — очень жестко контролируемый процесс, при каждом броске возможны только два исхода. С людьми… — он остановился прочитать этикетку на пурпурном шпинате, — не все так просто. На твоем месте я бы строил свою паранойю на другой основе. Что-нибудь типа предсказаний погоды или результатов футбольных матчей. Введи дополнительные факторы. Пурпурный шпинат! Что за ерунда. Надо попробовать.

— Хорошо, зайдем с другой стороны. Вообразим, что я подбрасывал монетку на женщину раз тридцать и всякий раз хотел, чтобы выпала, скажем, «решка». Но до сих пор постоянно выпадал «орел». По идее, с каждым разом все вероятнее должна выпасть «решка».

Генри остановился и философски покачал головой.

— Особо не надейся, Фрэнк Каждый бросок — отдельное событие в системе. Неважно, сколько раз выпадал «орел», на следующий раз опять может выпасть то же самое. Надеяться, что «решка» выпадет лишь потому, что до этого был «орел», совершенно бессмысленно. Кажется, я видел пьесу на эту тему — два персонажа постоянно бросали монету, и у них выпадали одни «орлы», а когда наконец выпала «решка», оба умерли.

— Спасибо, успокоил.

Генри уже прочесывал отдел копченостей в поисках новой экзотики.

— Тогда объясни вот что: Англия сыграла 365 матчей в крикет, как если бы бросала монету.

183 выиграла, 182 проиграла — равнее не бывает. Я уверен, что это опровергает твои доводы, хотя не могу понять, как именно.

— Может быть. Но это не подтверждает твои доводы. Они сейчас, кажется, в турне?

— В Новой Зеландии.

— Если выиграют следующий матч, я соглашусь, что к моменту их очередного проигрыша ты как пить дать вступишь в удовлетворяющие тебя отношения.

— Издеваешься?

— Тебе карчофини [25] нравится?

— Ранний период творчества у него был ничего. Когда ты мне, наконец, скажешь, что я натворил вчера ночью?

— М-м, с уксусом, похоже, перебрали. Ладно, возьмем. Когда мы скажем? Мы с Люси договорились, что торопиться не стоит. Трагедия плюс время равняются комедии. Мы хотим, чтобы ты смог сам над собой посмеяться.

— Боже! Ну почему, блин, почему? Почему я сам себе все порчу?

— Не только себе, другим тоже. Не возбуждайся, все не так страшно, как ты воображаешь.

— Она не говорила про девушку, с которой они пытались меня свести?

— Ах да. Девица сбежала с официантом или с кем-то еще после того, как ты пытался овладеть ею прямо на автомате для продажи сигарет.

Я поник над тележкой. В голове резвилось похмелье. Шишка на лбу издавала низкое мучительное гудение.