У каждой улицы своя жизнь

VI

Фройлан повернул дверную ручку, заглянул в комнату и спросил:

— Можно?

Почти совсем как это сделала накануне женщина. Женщина, которую переполняло ощущение весны и которая хотела передать свои чувства мужчине. Но скорее жестом, чем словом он дал ей понять, чтобы ему не мешали: "Подожди". И там, где вчера за столом сидел мужчина, исписывая листки, теперь склонялась женщина, поглощая глазами, впитывая в себя последние слова, написанные его убористым почерком.

Она встала, словно опустилась на землю откуда-то совсем из другого мира. Сузила глаза, склонила голову и произнесла:

— Пожалуйста...

Голос у женщины был тихий, воздушный. И воздух этот, казалось, уносил с собой окончания слов.

— Я хотел бы поговорить по телефону.

Глазами она показала на аппарат, который стоял на низенькой этажерке рядом с сервантом.

— Извините...

Фройлан испытывал неловкость и старался не смотреть на нее. "Она показалась мне очень маленькой. Она ли это?"

Пресенсия снова уселась перед балконом. Но не взяла исписанные листки, а положила на них руки. Это прикосновение было ей так желанно и необходимо.

— Агата?

Имя, которого Вентура никогда не упоминал и умолчание о котором подтачивало их покой.

А теперь все было так просто. Сняли телефонную трубку и сказали: "Агата?" Только звонил не Вентура.

С ней разговаривал Фройлан, слегка облокотившись о сервант, невольно прикрыв глаза рукой... Отсюда, прямо перед ним, сквозь окно закрытых балконных дверей открывался тот же вид, что из соседней комнаты, и железные брусья-обрубки кирпичей. Обрушенный балкон завораживал его.

— Я заеду за тобой в течение получаса.

По черному шнуру телефона к трубке аппарата, стоявшего в доме — доме Вентуры, — доходил запретный голос, как ненужное благо. Кто знает, не хотелось ли когда-нибудь ее отцу попытаться снять телефонную трубку, набрать нужный номер, сказать: "Алло" — и послушать, не отзовется ли на том конце провода голос, который звучал теперь, когда он уже не мог его слышать?

Агата не хотела приходить. Об этом можно было судить по тому, как Фройлан покраснел от стыда, стал поправлять на себе узелок галстука, кусать губы, старался притворно-уверенным голосом заглушить свое недовольство, а может быть — как знать? — просто делал вид, что с ним разговаривают, тогда как в трубке царило молчание.

"А ведь ты так ее любил... Твоя дочь знает, что ты умер, и ей все равно. Прийти или нет, увидеть тебя или нет. ." Лучше было бы им ничего не сообщать, не причинять последней боли.

Кому?

"Вчера, когда я покрывала твое лицо платком, мне на какой-то миг показалось, что ты невольно принес себя в жертву. . Однажды ты сказал мне ненароком, как имел обыкновение говорить:

— Я лишь молю провидение освободить вас, когда стану тебе не нужен.

Ты не сказал "освободить" тебя, и я подумала, что ты имеешь в виду меня и сына. И спросила:

— Освободить меня? От чего?

А ты улыбался так скорбно и вместе с тем так благостно, будто на тебя снизошло умиротворение. Но я переспросила:

— Быть свободной без тебя?

Я обняла тебя за талию, прижалась к тебе. И ты сказал мне ласково, проникновенно, как умел только ты один. Эта твоя манера говорить трогала до самой глубины души.

— Хорошо, Пресенсия.

Но я знала, что ты предаешь забвению то, что хотел сказать, потому что я тебя не понимала. Да и никогда не смогла бы понять, пока ты жил, было ли это свободой или рабством...

О, да! Весь ужас в том, что теперь-то я понимаю, что ты имел в виду. . Я, которая это отрицала...

Каждая смерть является тайным знаком другому. Человек умирает для кого-то или страстно любя кого-то. Для одного жизнь кончается со смертью, для другого что-то умирает при жизни.

"Когда ты сказал: освободить вас, ты имел в виду не только нас двоих. Наверное, ты думал также о своей жене или об Агате..."

Пресенсия сжала под столом руки, впиваясь ногтями в ладони.

"Агата должна прийти. Она должна прийти сюда. Я не выйду. Я не войду в ту комнату.

Только приди, приди! Хоть разок, хоть на минутку!.."

И флюиды ее души понеслись быстрее ветра, быстрее звука... Фройлан сказал:

— Договорились, я за тобой заеду. Да, твоя мать здесь...

О чем думает та, другая мать? Ведь ее дочь, которая должна прийти сюда, родилась от того же Вентуры, который дал сына и ей, Пресенсии. Здесь, рядом, находилась женщина, зачавшая в своем чреве дочь от него...

Пресенсия встала, увидев, что Фройлан повесил трубку и снова устремил взгляд на балконное окно. Безмолвно, глазами он спрашивал: "Отсюда?", но вопрос не требовал ответа. Что-то более могущественное, чем голос или жест, исходивший от Пресенсии, удерживало его, мешая уйти.

— Вы его зять, да?

Это был ненужный, глупый вопрос, но он принес им обоим облегчение.

Фройлан заметил, что, произнося слова, она заглатывала окончания, будто в ее слабых легких недоставало воздуха, чтобы наполнить их звуком.

Черная шерстяная юбка ниспадала с ее бедер, плотный шерстяной свитер плотно облегал маленькие, едва заметные груди.

— Да.

Она вышла из-за стола и направилась к нему, открыв его взору худые ноги. "Невзрачная.

Тщедушная. Хищница..." — Фройлан едва не рассмеялся. Чушь! Ему говорили, что у них есть сын.

У этой женщины — сын?.. Понятие "мать" никак не вязалось с ее обликом. Просто не верилось, чтобы такая женщина могла родить сына и вскормить его своей грудью...

Согнутым указательным пальцем — вероятно, привычным для себя жестом — она откинула со лба волосы. Глаза у нее были узкие, глубокие, отчужденные. Неожиданно Фройлан обнаружил некое сходство между таинственной просветленностью, манерой смотреть и даже скупыми, гармоничными движениями этой женщины и книгами Вентуры. Непонятными и вместе с тем излучающими свет книгами Вентуры.

Он увидел, как она перебирала листки, на которых только что покоились ее руки, — теперь он ясно различал мелкий, убористый мужской почерк, — пока не нашла среди них потрепанный бумажник.

— Он всегда носил его с собой.

И протянула ему сложенные вдвое журнальные вырезки. "Не смотри на меня, не смотри.

Это Агата. Неужели он всегда носил эти журнальные вырезки с собой?"

Фройлан разглядывал их, взволнованный. Вот Агата в подвенечном платье, сфотографированная на заднем плане. А вот они вдвоем выходят из церкви. Он склонился к Агате и смеется. Фройлан хорошо помнил, почему тогда смеялся. (Папа достал из сундука мундир и надел его на себя. От мундира, который едва на нем сходился, пахло нафталином. Пока они во время венчания стояли коленопреклоненно на скамеечках, предназначенных для молитв, в воздухе носился крепкий, едкий запах нафталина. Агата терпела, делая вид, что ничего не замечает, потому что это был его отец. Говорят, что нафталин...) И когда они вышли из церкви, он рассмеялся, глядя на Агату.

— А вот. .

Сообщение в "АБЦ" о рождении близнецов - их дочек. Внучек... Дедушка, который никогда не слышал, чтобы его называли так, хранил эту маленькую вырезку, потому что в ней были упомянуты имена двух незнакомых девочек — его внучек. Он никогда не целовал их. Не знал, как приятно они пахнут вафлями, солью. А девочки никогда не смотрели своими прелестными, серьезными глазами на высокого, слегка сутулого человека, которому так и не суждено было с ними поиграть.

Фройлан был тронут и не скрывал этого. Он обратил опечаленный взор к этой тщедушной женщине, как будто бы мог своим волнением облегчить безмерную боль, которая переполняла все ее существо — глаза, рот, руки, голос, — словно боль эта вошла в нее, приняв человеческие очертания, сквозила в каждом ее движении, затуманивала ее глаза. Но Пресенсия не плакала. Она улыбалась ему. В каких потаенных уголках своего хилого тела находила она мужество, чтобы улыбаться? Или она улыбалась безотчетно? А потом произнесла мягко, устало, и голос, сходивший откуда-то из самых глубин ее нутра, был как бы продолжением ее души.